— Город жгет!..
Слово «фашист» не произносили, говорили коротко «он», но по интонации угадывалось, о каком лютом, ненавистном враге идет речь.
Голоса сами собой стихли. Катера заметно сбавили обороты моторов.
Прошло несколько томительных минут ожидания…
Прощайте, шлюпки, палубы катеров, последняя частица Кронштадта, последняя связь с ним!
«За Ленинград!» — пронесся зов,
И в ледяную воду, в пламя
Пошла атака моряков
На берег, занятый врагами.
Здесь каждая тропинка, дом
Встречали автоматным громом.
Бойцы промчались бережком
Знакомым, ой каким знакомым.
Уже, казалось, не поднять
Голов, но побеждает смелость,
И к тем, кто встретил день опять,
Пришла из пекла боя зрелость.
1942 г.
Немцы вошли в Петергоф, таивший в себе и сейчас угрозу для них.
Фашистам, захватившим Петергоф, была страшна зловещая близость столицы Балтийского флота — Кронштадта, его северных и южных фортов, этих цитаделей с мощной артиллерией, подземными крепостями и арсеналами, с одетым в черное гарнизоном.
«Черные комиссары» — так стали называть враги балтийских матросов. Позднее немецкая солдатня говорила о балтийцах суеверно-панически: «Черная смерть».
За безымянной речкой у Петровской гранильной фабрики, где сражались, сдерживая силы врага, бойцы 10-й стрелковой дивизии, в начале октября стали твориться непонятные для немцев вещи. Их разведчики доносили, что дивизия обескровлена, что помощи ей ждать неоткуда. И все-таки дивизия продолжала вести бои. На смену погибшим приходили живые. Они были в обычной одежде советских солдат, шли в бой с таким же оружием. Но к кличу, рвавшему воздух: «За Родину!» — присоединились страшные для немцев: «Даешь!», «Полундра!» — это флот с Ораниенбаумского «пятачка», с фортов, кораблей посылал своих бойцов на передовую.
Петергоф, со слепотой выбитых взрывами дворцовых окон, с мертвыми фонтанами, с пересекавшими парк окопами и поваленными деревьями, был дик и зловещ.
Словно гигантские муравьи, ползали в парке за укрытиями немцы, натягивали на колья колючую проволоку, ставя заграждения у берега в три, а то и в четыре ряда. В Верхнем саду и Нижнем парке, как огромные пятнистые жабы, глядели из-за деревьев, прятались на бетонированных площадках замаскированные пушки, стояли раскоряками минометы. И одежда солдат тоже была палево-грязной, как пожухлая осенняя листва, лица — тускло-серыми, как накатывающаяся на прибрежные валуны, шипящая в камышах морская вода. Низко надвинутые каски, казалось, срезали лбы.
Солдаты подносили снаряды, заряжали пушки, бившие по Кронштадту, потом прятались, зная, что возмездие неизбежно, что через минуту, словно курьерский поезд в небе, прошуршит посланный с одного из фортов гигантский снаряд. И другой, и третий… Только когда ночь осветится вспышкой взрыва или зоркий корректировщик, находящийся на берегу в непосредственной близости от врага, подаст сигнал подавления цели, комендант форта передаст батареям короткое: «Дробь!»