Женатые и холостые, юноши, лишь мечтавшие о своей первой любви, и отцы семейств, люди, любившие мир, цветение весенних садов, дальние заплывы в море, рыбалку, — они не умели и не хотели убивать. Этому научили их фашисты.
Политрук роты Иван Мишкин, метко стрелявший в мирные годы по мишени, здесь научился поражать живую движущуюся мишень даже в темноте. А когда на подходе к дворцу на него в штыковом бою навалился дюжий гитлеровец, выбив у политрука из рук оружие, Мишкин скатился вместе с немцем в ложбину и задушил его.
Словно в странном, фантастическом сне, вздымался среди сражающихся матросов гигант из бронзы, раздирающий пасть хищному зверю. Справа, слева от «Самсона» били автоматные очереди.
Моряки уже наверху, они забрасывают гранатами танк, стреляющий по парку. Горюнов видит, как выползает из-за угла другой танк с открытым люком. Танкист не успевает захлопнуть крышку люка, — немца прошивает очередь, танк подбит гранатами.
Мишкин рвет на себя дверь подвального помещения — она поддается.
И вот уже моряки в боковом флигеле дворца.
На пороге труп эсэсовца с железным крестом на мундире. Навстречу морякам поднимаются изможденные, в красноармейской форме, люди. Их руки стянуты проволокой.
Матросы освобождают пленных. «А оружие добывайте сами!»
Курсант политучилища Виктор Горюнов и маратовец Константин Бабиков по обгорелой, готовой рухнуть лестнице вбегают в зал.
В проеме окна, свесившись головой вниз, лежит убитый немец. И, чтобы подать знак своим, еще сражающимся на подступах к дворцу, Горюнов срывает с себя тельняшку, машет ею из окна.
Лишь минуту, словно крылатая птица, парит тельняшка над парком. Бабиков видит, как гитлеровец внизу, возле балюстрады, целится в Горюнова. Выстрелом маратовец спасает жизнь товарищу.
В зал вбегает задымленный, торжествующий Труханов.
— Возвращайся к «Шахматной горе», — приказывает он Бабикову. — Доложи комиссару: будем пробиваться в город, к Ораниенбауму…
И хотя Бабикову страстно хочется остаться здесь, он снова уходит туда, в огненный кратер парка, откуда они с таким нечеловеческим напряжением вышли сейчас к дворцу.
Известие, доставленное Бабиковым, принесло какое-то облегчение Петрухину, и все-таки оно не снимало главной заботы — как вырваться десанту из окружения.
— Положение тяжелое, — грустно сказал Петрухин. Он посмотрел на Зорина. Тот сидел на корточках, устало положив голову на руки. Рядом — Вадим Федоров. За эти неполные двое суток Петрухин близко узнал и полюбил Вадима.
Молодой командир умел вовремя поддержать бойца, умел найти нужные слова в этом аду, в огне. За долгие годы политработы Андрей Федорович научился понимать людей глубоко, находил ключи к самым замкнутым. Вадим был дорог сейчас Петрухину именно тем, что комиссар разглядел в нем как бы частицу самого себя.