Где же моряки?! Как дать им знать о надвигающейся опасности?
Внизу показались хорошо знакомые майору Михайлову дома примыкавшего к Петергофу поселка.
И тут па берегу летчик заметил несколько прижавшихся к земле моряков.
Они были неподвижны. Борис Иванович и сегодня не знает, живых он видел или убитых. Однако помнит твердо: на бушлатах виднелись белые полоски. Летчик знал — такие пришивались на одежду разведчиков десанта.
Огонь с земли усилился. Самолет снова прошел над Александрией, но там уже никого не удалось заметить.
Вернувшись на аэродром, летчики доложили об увиденном.
Такова была одна из воздушных разведок…
Недавно мы получили из Симферополя письмо от одного из славных летчиков-балтийцев Николая Губанова, последним вылетавшего на поиск десанта. Губанов полетел туда же, где был до него Михайлов.
«Лечу на высоте 10–15 метров, с креном, иначе ничего не увидишь. Самолет мой избит. Бреду, не лечу. Возвращаюсь, докладываю: моряков нет.
— Есть! Слетай еще.
Полетел с Абрамовым, прикрывавшим меня. В Александрии увидел тела убитых. Вернулся, доложил.
— А сколько их там?
— Не знаю…
Пошел в третий раз. Подсчитал: их было девяносто восемь. Больше мы туда не летали».
А Мудров с товарищами в это время продвигался вдоль парка вверх. Его глаза запечатлевали все — и широкую луговую поляну, где не укрыться, и ручей, из которого они с жадностью напились.
На подходе к желтому строению на холме (это было одно из дворцовых зданий — Коттедж) стояла огромная, не тронутая огнем липа. Если бы Мудров взобрался на ее вершину, он бы, возможно, обнаружил и то, что так отчетливо видел из кабины своего самолета летчик. Бронемашины и немецкая пехота, брошенные на подкрепление петергофскому гарнизону, уже пересекли шоссе, продвигались в глубь парка.
Короткое затишье. И моряки, притаившиеся в воронке у векового дерева, решили перекусить.
Один из пятерых достал нож, стал открывать консервную банку. Мудров — он находился всех ближе к дереву — глядел на старый ствол с продольной сизой лункой от какого-то обломанного сука. Поверхность лунки была светлая, и Мудрову захотелось оставить на ней какую-то запись, знак… Для чего — и сам не знал. Просто захотелось. Штыком нацарапал он дату… Свист мины, взрыв оглушил их. Моряк, вскрывавший консервную банку, повалился. Осколком ему пробило висок, другой осколок впился Николаю в ногу. Раненный в голову еще жил, глаза его были мутными, он невнятно что-то бормотал.
Взвалив друга на плечи, его товарищ пополз из воронки вверх к Коттеджу.
— Там наши… Может, чем помогут, — коротко бросил он.