За родство Хворостинины держатся: за Годуновых горой, а посему и милости имеют немалые. Теперь и споры местнические, на кои князь в былые годы потратил уйму времени, решать проще. Ныне Хворостинины взлетели высоко, как никогда прежде.
«Как бы падать низко не пришлось. Судьба что пёс, то ластится, то кусает».
Князь вздохнул. Ему в царствование прежнего правителя Ивана Васильевича пришлось не только почёта и славы вкусить, но и опалы.
«Опала-то опала, да голова на плахе не лежала, как у иных мужей высоких. Много их под топор царского гнева попало. Не зря народ молвит: «Близ царя — близ смерти». Меня Бог миловал, только обида осталась. А ведь пятнадцати лет от роду стал служить покойному. С сотников начинал. По приказу государеву берег рубежи южные от крымчаков и ногайцев, ходил на черемису и казанских татар, воевал в Ливонии, был лучшим из опричных воевод, да и земским не уступал... Было время, ушло, и правитель московский ушёл. Шестью летами ранее почил в Бозе грозный царь, и моя пора приспела. Эх, был дуб, а стал сруб: время прибудет — и того не будет. Добро, перед смертью успел славно побиться. Повеселился под Нарвой и Ивангородом, одолел-таки шведского воеводу Густова Банера. Только зачтётся ли это в заслугу перед Господом?»
Ответить на свой вопрос не успел. Вошёл белобрысый монашек:
— Отче Дионисий. У врат монастырских казак стоит, разбойного виду. Вас спрашивает.
Князь хотел ответить, не смог, ссохлось горло. Указал на кувшин с водой. Монашек кинулся к столику в изголовье ложа, налил в чашу, поднёс к губам больного. Хворостинин глотнул раз, другой, отстранился, негромко спросил:
— Кто таков? Что молвит?
— Свидеться желает. Дороней Безухим назвался.
Князь слабо улыбнулся:
— Зови. Настоятель препятствовать не станет.
Монашек удалился. Взор бывшего воеводы вновь вскинулся к потолку.
«Вот оно, главное! Вот с чем и перед Богом предстать не стыдно».
Это была его последняя ясная мысль. Боль вернулась, захлестнула, бросила во тьму...
* * *
Чернец вернулся в сопровождении пожилого мужа, сухопарого, угрюмого вида, судя по одежде — казака. Лицо бывалого вояки обезображивал шрам. Розоватая борозда протянулась через лоб к правому виску. Прищуренный вследствие ранения правый глаз добавлял его виду ещё большей суровости, что несколько пугало молодого инока. Монашек остановился у входа, робко глянул на казака и со словами:
— Надобно соизволения испросить, — скользнул в келью. Казак переминался с ноги на ногу, ждал. Ожидание было недолгим. Монашек вернулся. Его бледное лицо выражало волнение и растерянность.