Порой люди боятся оставаться в одиночестве не потому что им будет скучно. Они боятся встречи со своей сущностью и стремятся разбавить одиночество каким-нибудь занятием, будь то чтение или просмотр фильма. Однако панацеи в подобных случаях не существует и в этом случае мне выпал редкий шанс увидеть её уединение, её внутренний диалог со стороны. Книга на столе, страницы которой она мерно перелистывала через одинаковые промежутки времени, не занимала внимания Наташи — девушка целиком и полностью была погружена в собственные мысли. Легкая, едва заметная тень набежала ей на лицо, под глазами проступили едва заметные круги от усталости и нехватки сна, уголки поджатых губ изгибались вниз и…при этом она оставалась всё такой же прекрасной, только иной, непривычной красотой. Если в аудитории или у себя в больничной палате я видел в основном строгую, ослепительную женщину, вызывавшую восхищение и смутные желания в юной и горячей душе, то в те мгновения она предстала иной.
Отпечаток её характера, её духа проступал сквозь усталость и печаль, делая Натали похожей на творения скульпторов древности. Никогда до этого я не мог даже помыслить, что увижу её такой…обнаженной. Слыша как с хрустальным звоном бьются юношеские и глупые надежды, я чувствовал себя так, словно вступил под своды храма. Верующие называют это благодатью, кажется. Взгляд мой скользил по ней, впитывая и поглощая увиденное, а уши заливались краской стыда — то, чем я так жадно любовался, мне не было предназначено.
— Ты пришёл слишком рано, но…ладно, садись за тот стол, там всё приготовлено для твоей работы на этот вечер. — сказала Натали, вынырнув из своих мыслей, взмахом руки указывая мне место далеко в углу комнаты, максимально далеко от неё. Миг откровения закончился и на меня вновь смотрела та, кого все парни шепотом называли богиней Астартой — властная, уверенная и ослепительная. Деревянной походкой, стараясь не выдать обуревающих меня чувств (среди них превалировало смущение и неуверенность), я прошел мимо неё и молча примостился за стоящим в углу столиком. На нём меня дожидались несколько листов бумаги, тронутых временем так сильно, что чернила на них выцвели до частичного исчезновения.
— Перепиши их и можешь быть свободен. И я настоятельно прошу тебя, Лео… не пытайся увидеться со мной таким образом.
— А как тогда? — спросил я, укладывая перед собой чистый лист бумаги из стопочки на краю стола и беря в руку автоматическую ручку. — Наш последний разговор закончился вполне однозначно. Разве нет?
Она молчала минут пять, за которые лист на треть заполнился вязью моего почерка. Кропотливо, нудно, но ничего страшного. Больше никаких впечатлений суровое наказание не оставило.