И только убедившись в том, что человечество не желает земного рая, Веня умыл руки, допил остаток ”Российской” и пошел вон от своей военно-политической славы, плюнув на низкое солнце Аустерлица, от своего Тулона в рай Петушков, где ею поймут и примут.
* * *
Трепетное сродство душ, со-чувствие явилось впервые где-то между Есино и Фрязево. Презрев низость житейских проблем, лишь о высоком и прекрасном говорили и декабрист, и Митричи, и женщина сложной судьбы. И не было в их беседе ничего мелкого и несущественного. Как жалкий мастерок преображается в руках титулованных масонов, так сияют рубиновым светом чирьи председателя Лоэнгрина, возвещая о высокой трагедии неразделенной любви. Любовь, Искусство, Судьбы Народа — лишь эти предметы достойны человека, несомого двумя бутылками ”Кубанской” в петушинские кущи. В этом разговоре — до звона напряженном, интеллектуальном и эмоциональном заоблачно — Николай Гоголь пьет водку из розового бокала, Модест Мусоргский лежит в канаве с перепою, тридцать самых плохих баб лучше одной самой хорошей, и мучительно волнует проклятый вопрос: ”Где больше ценят русского человека, по ту или эту сторону Пиренеев?”
Служеньс муз не терпит суеты.
* * *
Начинает Веничка кошмаром, сходя со ступеньки в подъезде, по счету снизу сороковой — в город, который утро уже красит нежным светом, город, готовый закипеть и возмогучеть. Выходит Веня, прижимая к сердцу чемоданчик, и видит вдруг пидора, скребущего тротуар, и черным коршуном спускается ужас: рано. ”От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого” (Матф. 27:45). Да, ”о, самое бессильное и позорное время в жизни моего народа — время от рассвета до открытия магазинов!”
Как и всякому человеку, Вене надо к Кремлю. Ему с первой же строки надо к Кремлю — в болезненно-извращенном мазохизме, туда, где закаляется сталь, где кавалеры Золотой Звезды замужем за стряпухами, где круче всего закругляется земля, где бьется пульс планеты. И до последней страницы, когда ”с последней ступеньки бросились душить, сразу пятью или шестью руками” — до последней страницы горят во мраке рубиновые звезды и выезжает маршал на коне, маршал, знаменитый по всей стране. Но бережет между первой и последней страницами Веню Нечто, раз за разом выводя к Курскому вокзалу и увозя к Петушкам. Мелькают любезные сердцу Серп и Молот, Карачарово, Назарьево, но сил нам нет кружиться боле, колокольчик вдруг умолк.
” — Ты от нас? От нас хотел убежать? — прошипел один”. И в его вопросе меньше гнева, чем истерического любопытства. ”...И схватил меня за волосы, и сколько было силы хватил меня головой о кремлевскую стену”. О стену древнего Кремля, к которому пришел наконец Веня.