А бедная Ленка с красными от бессонницы глазами кружила, как раненая птица, вокруг бассейна «Юность», никого не слыша и ничего не понимая…
Закончилось все еще хуже, чем можно было предположить — она собрала все таблетки, что нашла у своей больной нервами матери, и, запив их десертным сладким вином, легла спать. Через три дня в палате 36-ой горбольницы раздался резкий хохот — Ленка проснулась. Впрочем, это была уже не та беззаботная школьница Ленка Бунькова. От прежней мало что осталось.
История получила ограниченную огласку, достаточную, впрочем, для увольнения Бунькова-старшего. Из номенклатуры, однако, он не вылетел — многие в верхах ему сочувствовали и в конце концов подобрали место замдиректора крупного оборонного завода, известного в городе по номеру из повторяющихся цифр. Дочка после отравления в школу не вернулась, да и дома иногда не появлялась неделями — ошивалась среди торговцев цветами на Центральном рынке. Перепуганный Семен Буньков оформил ей инвалидность «по голове» и стал прятать дочь в психбольнице, а затем и вовсе отправил жить к родственникам в Тирасполь, откуда Буня и сбежала в Москву.
Понять, что она не вполне нормальная, было довольно сложно, пока Лена не начинала смеяться — тогда глаза ее закатывались и начинались судороги. В тяжелые же периоды, когда не до смеха, она функционировала вполне осознанно и сосредоточенно. Таков был Бунькин саморазрушительный парадокс.
В этот вечер Лена сидела за столиком с какими-то полублатными кавказцами, прилично накидалась вином и начала путать их имена, чего южные люди не любят чрезвычайно. «Надо бы собраться, — подумала она, — покалечат еще, твари черножопые». И, демонстративно оставив на стуле сумочку, пошла в туалет сполоснуть щеки и лоб холодной водой. Как опытная путана в кабак Буня брала дешевую сумочку из кожзаменителя, внутрь которой бросала черный капроновый пакет, своего рода сумку в сумке, где обычно и хранилось все более-менее ценное. Возвращаясь, она на автомате зарулила в бар, где и увидела свою подельницу. Рядом стоял бритый наголо незнакомый пьяный немец.
— А вот наша Галя с погонялом Грустная… — начала Буня нараспев, не обращая никакого внимания на посетителей. Подошла, пританцовывая, и неожиданно провела теплой ладонью по голове Мартина, задержав руку на шее. Мартин вздрогнул — ему вдруг стало приятно.
— Ты не ссы! Я только на полголовы шизнутая, — успокоила его Буня и увела подругу в сторонку. Минут десять они вдохновенно, перебивая и жестикулируя, врали друг дружке: Буня о том, что «черные» не хуже «фирмы» и забашляют — не жмутся, а Грустная, опасаясь возвращения подруги в съемную комнату, быстро и слезливо сочинила, что хозяйка ее выгнала и паспорт не отдает, на что пьяная Бунькова пообещала прислать отвязанных кавказцев, и тогда хозяйке не жить. На этой ноте она распрощалась и поспешила за столик, а Галя, мучившаяся месячными, поцеловала Мартина в щеку и ушла с тяжелым сердцем домой. Мартин заверил ее, что примет еще самую малость да и пойдет в номер спать. За подругу она не переживала — было очевидно, что та выпила и съела рублей на пятнадцать и никто ее, конечно же, теперь задаром не отпустит. Плохо она знала Бунькову.