«Только не поддаваться… Не вступать в разговоры… Врешь, не возьмешь…» Сержант, настороженно оглядываясь, увез столик с объедками. Галифе были ему великоваты, висели складками, и казалось, что чекист от волнения наделал в штаны. «Ты кати давай, кати». Усмехаясь, фон Третнофф опустился в кресло, раскрыл наугад «Вишну Пураны», прочел: «Имущество станет единым мерилом. Богатство будет причиной поклонения. Страсть будет единственным союзом между полами. Ложь будет средством успеха на суде. Женщины станут лишь предметом вожделения. Богатый будет считаться чистым. Роскошь одежды будет признаком достоинства».
«Наивные индусы, режут правду матку, кому это нужно? — Зевнув, фон Третнофф потянулся, в глазах его появилась скука. — Учились бы, что ли, у евангельского кумира, вот был дока праздного словоблудия, непревзойденный мастер недомолвок, аллегорий и притч! Ему бы шарады сочинять в журналах — далеко бы пошел…» Он отложил в сторону «Вишну Пураны», открыл «Ветхий Завет», коротко рассмеявшись, прочел: «…А народ, который был в нем, вывел и умерщвлял их пилами, железными молотилами и секирами, так поступал царь Давид со всеми городами…»
Если настольной книгой Ленина была монография Густава Лебона «Психология толпы», Сталин на досуге штудировал труд Никколо Макьявелли «Государь» и творение флотоводца Мэхэна «Господство на море», то Людвиг фон Третнофф обожал перечитывать Священное Писание и выискивать в нем двусмысленные места. С соответствующими комментариями, естественно. Ничего не попишешь, suum cuique — каждому свое.
Ровно в десять дверь открылась, и вошла медсестра в сопровождении охранника.
— Доброе утро.
Выправка у нее была военная, а глаза пустые и развратные.
— Это кому как. — Фон Третнофф спустил штаны, с мрачным видом улегся на живот — укол болезненный, вся задница сплошной синяк. Подождите, граждане чекисты, все вам отольется — и пятнадцать лет неволи, и ботинки без шнурков, и эта сука с десятикубовым шприцем…
Когда медсестра ушла, фон Третнофф глянул на часы, яростно потер зудящую ягодицу и принялся набивать трубку, старинную, хорошо обкуренную, такой цены нет. Скорее бы одиннадцать, что ли, время выхода на общественно-полезные работы. Интересно, на каком поприще сегодня его задействует любимое отечество? Чего изволите? В угадайку сыграть, в прятки или в душу кому нагадить? Однако вспомнили о нем только перед самым обедом, — в бокс вошел дежурный по корпусу, за его спиной маячил шкаф в габардиновом плаще.
— На выход.
Фон Третнофф собирался недолго, сунул ноги в хромовые сапоги гармошкой, надел телогрейку и кепку-восьмиклинку с пуговкой. Прошли извилистым лабиринтом коридоров, миновали препоны контрольно-пропускных рубежей, на последнем шкаф в габардине вытащил ствол, клацнув затвором, приставил дуло к спине арестанта: