— Вы на кого, суки, тянете? — Лютый вдруг рванул на груди рубаху, так, что во все стороны брызнули перламутровые пуговицы, и, сделав пальцы веером, буром попер на обидчиков. — Ушатаю, говнюки, на ноль помножу, педерастами сделаю! На, на, стреляй, фашист, ты увидишь, как умрет русский вор Лютый! Ну давай, давай, прямо в сердце!
На губах его пузырилась пена, налившиеся кровью глаза метали искры, пальцы яростно скребли татуировку — сердце, пронзенное кинжалом, с гадюкой на рукоятке.
— Да будет вам, папа. — Привлеченная родительскими криками, Светочка Залетова вышла из-за кустов, глянула на одного из налетчиков и разочарованно поджала губы: — Какие из них фашисты! Это вот сосед мой бывший, по «хрущовке», тоже гад, конечно. «Тампакс» мне однажды засадить пытался…
— «Тампакс» засадить? — Павел Семенович, остывая, смерил Прохорова оценивающим взглядом, мощно засопел, далеко цвиркнул сквозь зубы. — Ну ты редиска, Навуходоносор, петух гамбургский. Дело твое теперь телячье, обосрался и стой. Босота! Нюх потерял, в масть не въезжаешь? На своих, говнюк, прыгаешь, местных лохов тебе мало? Колись до жопы, на гастролях?
— Ошибочка вышла, отец, — вклинился в разговор капитан Злобин и как бы невзначай продемонстрировал запястье с набитыми кандалами. — В бегах мы, с крытки когти рвем. Дубрано, заголодали…
— А что это за метелки с вами? — Благожелательно глянув в его сторону, Павел Семенович подобрел, закурил «беломорину». — Клюшки[47]? Кобры[48]? Скважины[49]? Ковырялки[50]? Знать желаю, кто мою теплуху запомоил.
— Самостоятельные[51] они. — Капитан Злобин кивнул на Женю и Вику, уже освоивших пропитку и пиджак Лютого, в голосе его послышалось уважение. — Шедевральные чувихи[52]! Слушай, отец, а мобильник у тебя с роумингом?
— Хрен у меня с винтом. — Павел Семенович зябко передернул плечами, глянув на посиневшего Прохорова, вспомнил вдруг, как сам рвал когти с Печоры, — израненный, голодный, холодный… Помрачнел, насупился.
— Хватит лясы точить, пошли к машине. Говорят, нет ничего приятней, как встретить земляков на чужбине…
* * *
Был день как день. С раннего утра Полковник, его зам и обе Майорши, в соответствии с гениальной, присланной из Москвы директивой, находился на секретном полигоне у деревни Крюгерово — отрабатывали методы борьбы с бронетехникой и живой силой потенциального противника. Метали в мутную, изображающую окоп лужу гранаты РГ-42, с криками «Ура!», с автоматами наперевес бежали добивать воображаемого врага, до седьмого пота занимались физо, аутотренингом и рукопашным боем. Стреляли из гранотометов по геройским, еще хранящим надписи «За родину» «тридцатьчетверкам», подползали, маскируясь в грязи, к ржавым громадам «KB», кремировали их при помощи «коктейля Молотова» — бутылок с зажигательной смесью. Завершали программу кросс, спецупражнения с пистолетом Макарова и обязательный факультатив по снятию дозорных с вышек. Низкое небо хмурилось, ветер бросал в лицо студеную мерзость мороси, листья на дубах по краю полигона полыхали прощальным огнем — осень, увы, осень, природы увяданье. Стаи воронья, облепив мокрые деревья, косили бусинками глаз на копошащихся в грязи людей, недоуменно каркали, водили крепкими, отполированными клювами: и что это вдруг нашло на двуногих? Шум, вонь, грохот, чего все ради?