— Прямое. Полагаю, что, отдав вам Мирьям, Авигдор понял, что любит ее по-настоящему. Но что он мог теперь сделать? Однако вы оба игроки, и он предложил вам сыграть еще раз.
— Чтобы я сыграл на собственную жену? Вы с ума сошли!
— Нет, он предложил смертельную игру, в которой рисковал только сам. И от такого азарта вы не сумели отказаться.
Рубинштейн смотрел на Берковича, как кролик на удава, ожидая продолжения.
— Он сказал вам примерно так: «Марк, я оставлю в барабане один патрон и выстрелю в себя. Если мне не повезет, то твой выигрыш останется с тобой до конца твоей жизни. А если повезет, то ты с Мирьям разведешься». Я прав?
Беркович знал, что Рубинштейн не станет обманывать. Это действительно был игрок — игрок до мозга костей, и сейчас ему представилась возможность продемонстрировать это полицейскому, тем более, что он мог быть уверен в своей безнаказанности. Что ему могло грозить? Общественное порицание?
— Ну, правы, и что из этого? — пожал плечами Рубинштейн. — Это была наша игра, и Авигдор проиграл.
— Но ведь всемеро больше шансов было, что проиграете вы, — заметил Беркович.
— Мы игроки, — сказал Рубинштейн. — Но мы всегда играли честно, тем более друг с другом. Авигдор поставил на кон свою жизнь, а я — всего лишь жену. Жизнь у человека одна…
— А жениться можно хоть семь раз, — перебил Беркович.
В управление он вернулся после полудня, дождь на время прекратился, и в просветах туч даже появилось солнце. Пересказав сержанту Шаповалову разговор с Рубинштейном, инспектор заключил:
— Вряд ли его можно привлечь к ответственности, но и выпускать из поля зрения не стоит.
— Думаешь, он сам непрочь сыграть в русскую рулетку? — мрачно спросил Шаповалов.
— Только что женившись и избавившись от единственного соперника? Вряд ли. Но игроки — народ непредсказуемый.
Будто подтверждая слова Берковича, за окном прогремел гром.
Телефонный звонок раздался, естественно, в самое неурочное время — на часах было десять минут восьмого. Вроде бы не так уж рано, все равно пора вставать, но, с другой стороны, Берковичу снился последний утренний сон, самый сладкий, тот, что нельзя прерывать без вреда для душевного состояния.
Звонил — опять-таки, естественно, чего еще можно было ждать? — дежурный по управлению Марк Даргин:
— Борис, — сказал он. — Тут дело довольно щепетильное. Вообще-то на дежурстве следователь Бар-Шмуэль, но майор сказал, чтобы послали тебя. И Дорит Винкель, конечно.
— Ты можешь объяснить понятнее? — недовольно проговорил Беркович, прикрывая трубку ладонью, чтобы не разбудить спавшую рядом Наташу. — Почему дело щепетильное? И почему Дорит?