В глубокой задумчивости покинул он квартиру новых репатриантов и направился в ближайший к дому садик, где сидели на скамейках «русские» старики — вся та компания, к которой наверняка принадлежал и умерший то ли своей, то ли не своей смертью Меир Гриншпун. Хутиэли уже говорил с этими людьми, но их языки развязались куда охотнее, когда выяснилось, что новый полицейский инспектор прекрасно говорит по-русски и вообще — «свой человек».
Когда Беркович встал наконец с горячей скамейки, голова у него гудела, как колокол, а в желудке возникла тянущая боль, вовсе не связанная с чувством голода. Тем не менее, инспектор заказал в соседнем кафе сосиски с чипсами и долго сидел, подперев голову, в глубокой задумчивости. В кабинет Хутиэли Беркович вошел, когда до конца рабочего дня оставалось всего десять минут.
— Ну что, кто там кого отравил? — бодро спросил Хутиэли.
— Долгая история, — покачал головой Беркович, — а вы, я вижу, домой собрались…
— Не уйду, пока не выслушаю твой доклад, — заявил инспектор.
— Удивительная история, — начал Беркович. — История, в которой все оказалось переставлено с ног на голову. Во-первых, Тина — не дочь Меира.
— О! — воскликнул Хутиэли. — Как в мексиканском сериале!
— Нет, — покачал головой Беркович. — Это скорее типично советская история. Меир был политработником в армии и по натуре человеком вздорным, себялюбивым — впрочем, полностью все его отрицательные качества проявились, когда его браку с Сосей насчитывалось лет десять или больше. Детей у них не было. Меира это вполне устраивало — для счастья ему было достаточно самого себя. А Сося очень хотела ребенка, девочку, дочь. Страстно желала.
— Это тебе сама Тина рассказала? — перебил Хутиэли.
— Тина… Она скупа на слова, инспектор. По профессии Тина художник, живет больше духовной жизнью, внутренней скорее, чем внешней. Она не сказала о Меире ни одного худого слова, но по выражению лица… А о деталях мне рассказали старики на скамейке. Я только отсек факты от эмоций… Так я продолжу?
— Да-да, — сказал Хутиэли, — извини, я больше не буду тебя прерывать.
— В конце пятидесятых Сося настояла на том, чтобы взять девочку из дома младенца. Маленькую, несколько месяцев от роду. Это была Тина. Сося всю жизнь отдала этой девочке, инспектор. Всю жизнь без остатка, как могут поступать только еврейские матери. Меир же дочь невзлюбил… Нет, невзлюбил — не то слово. Он заботился о ребенке, как положено отцу, но все это было формально — раз так хотела Сося. Меир жил для себя, Сося должна была жить для него, а тут — ребенок… Когда они переехали в Израиль, Тина была уже взрослой женщиной со своей дочерью-школьницей, с мужем развелась еще там, на «доисторической». И вот здесь, через год после приезда, произошла катастрофа…