— Баба? Никак. Вот мужик бы из меня, пожалуй, вышел. Это да. Вышел бы настоящий! — и даже хлопнула себя по коленям. — Вот ведь сами видите, работаю неплохо и зарабатываю хорошо, и спокойно мне, а все-таки иной раз думаю, не по мне эта работа — бабья. Мне бы какую другую. — И, заметив, что Прасковья Ивановна удивлена, недовольна, заговорила о другом. — А про библиотекаршу лучше и не говорите, напрасно она на меня жаловалась. Я ведь долго ждала, когда журнал освободится. И вижу, что какая-то, ну совсем дура, не читает, а картинки смотрит, но все равно стою — жду. Ну, раз она посмотрела, я жду. Ну, другой, ей-богу, я еще ждала. А уж когда она в третий раз мозолить начала, я и отобрала: «Нечего, говорю, тебе баловаться, хватит, Давай-ка, катись». Только и всего, и тихо сказала, а она в крик. А «биба» эта самая, ну ладно, пусть по-вашему, не биба, а библиотекарша, начала меня гнать, а я… Ну посудите сами, зачем же я уйду, раз так долго ждала и хочу этот журнал тихо, спокойно прочитать. Гонит, ровно не понимает, что уж потому я не уйду, чтоб знала она, что не из тех я, кого выгонять можно. Да и библиотека-то ведь не для нее, а для меня. Как же я уйду?
— Ну, как можно… Как ты не понимаешь?
— Чего я не понимаю? Может, больше понимаю, чем думаете. Ее вот гнать надо, очкастую. Ух, и не люблю я этих в очках… интеллигенцию.
— Перестань. Хорошего работника, который премию получил…
— Слыхала. Не умею только на собраниях говорить, а то ничего бы она не получила… — Клавка привычным жестом поддернула рукава. — Премию-то дали за то, что читальню красиво, хорошо устроила. Эка трудность, когда тысячи на это дали. А вот, что у нее там всегда пусто, а после красоты этой еще пустее стало, этого никто не видит. Или и видит, да не говорит. Сидит она там, как сова, и дроздит: «Осторожно. Это бархат, не запачкайте. Ноги вытирать надо». Тьфу… А хоть бы раз в цех пришла, позвала бы женщин, книжками бы их поманила. Так на это у нее ума нет. А гнать… Я и сама к ней не хожу. В другом месте читаю, где не гонят, а, можно сказать, приглашают.
Ее резкий голос, ее желание унизить, обругать другого не нравились, отталкивали спокойную, тихую женщину, но она чувствовала, что Клавка права в своем недовольстве. «Надо будет последить, как там в читальне. Неглупая и без фальши девка, а живет как-то совсем впустую, без всяких правил».
— Ну, иди.
И когда Клавка, улыбнулась, прощаясь, подумала, что ни разу эта лагерница не спешила от нее уйти и ни разу не пожаловалась ни на что, всегда готова посмеяться, хотя бы над собой.