Но несмотря на это, Клавка была уверена, что, узнав о ребенке, он уйдет. Иначе не могло быть, она его понимала: Степан женат, у него дети. И все-таки даже думать об этом было так оскорбительно, что она решила не только поговорить с ним о том, что ей нужны деньги, но сразу же самой первой сказать, что он ей больше не нужен.
Однако увидев его волнение, беспокойство за нее, готовность дать деньги, не нашла слов, чтобы прямо и резко — иначе она и не умела — оборвать их отношения.
Она сказала все, что хотела, лишь на другой день, когда он принес деньги.
— Вот как? Сразу и конец? — рассмеялся он и хотел притянуть ее к себе, обнять.
— Так выходит, что сразу, — отклонила она его руки. — А к чему тянуть? Говорю я тебе, что не хочу в твою семью клином влезать, нарушать ее. Не в моем это характере. Ну и вообще… Не обижайся, Степа, остыла я к тебе…
— Так? Это другой разговор, — криво усмехнулся он. — Тогда, конечно… разговаривать не о чем. — И, видя, что она встает, добавил с горечью: — Легкий ты человек… Легко кончаешь…
— И у тебя, вот увидишь, легко пройдет. Еще спасибо скажешь, что сама ушла. Прощай. Добром сошлись, добром и разойдемся, без обиды. Умные-то, знаешь, как говорят: «Хорошенького понемножку…» А наше бабье дело такое: «Крути, крути, да умей вовремя отойти. Пока тебя не бросили».
— О другом о ком-то говоришь, не обо мне. Ну, ладно. Ты только смотри осторожнее… Все, чтоб как надо… Опасно ведь…
— Чудак! Бабы походя эти дела у бабок устраивают.
— Не сходи с ума, — и, рванув за руку, несмотря на ее сопротивление, неловко прижал к себе. — Искалечишься… Не смей. — И, чувствуя, как она привычным легким движением находит место у него на груди, ласково прошептал: — Глупая ты… Ох, и глупая… Делай как следует, денег не жалей, еще дам. — Но по резкому движению, которым она от него освободилась, понял, что он обманулся.
— Иди… Раз остыла.
Клавка выскользнула за дверь, боясь оглянуться. И, вспомнив по дороге его ласковый шепот: «Глупая ты… глупая…», — отогнала воспоминание мыслью: «Не глупей тебя, не думай».
Получив от Степана деньги «на избавление», успокоилась, решила, что время терпит, и не торопилась с неприятной операцией. И совсем неожиданно так серьезно повредила ногу, что попала в больницу и вышла оттуда только тогда, когда прошли все возможные для аборта сроки.
Сколько она ни просила, ни бранилась, ни грозилась сама «распороть свое пузо и все оттуда вытащить», никто не соглашался помочь ей в беде, тем более, что беременность уже была заметна и о ней знали в больнице. Потом она, в полном отчаянии, не жалея себя, стала делать все, что ей советовали женщины. И, наконец, поняв, что ничто не помогает, что она может извести себя и родить урода, прекратила все, решила родить, а потом — делают же другие! — кому-нибудь подкинуть.