Кровать, стол, стулья, платья на стенке, прикрытые простыней, небольшой сундук — все. Была чем-то боковуша похожа на ясли: сине-голубые стены, марлевые занавески, чисто, пустовато. Пустовато? Не беда! Зато все добыто изо дня в день бегущей по машине ниткой, проходящими через ее руки полными шпулями. Что у нее было? Только узелок, с которым вышла из лагеря, — все имущество из него можно было засунуть за пазуху. Были бы руки, будет все: и кроватка, и коврик хороший, чтоб людей не смешил, как тот… — думала Клава. С легкой душой оставила она белоснежных лебедей со змеиными шеями у Петровны, вспомнив удивление как-то заглянувшей к ней завы: — «Ну и ковер! Какая красота неестественная!»
— Так и знала, что у тебя все уже сделано, — прервала ее думы Саша. — Ну что ж, не скажешь, что богато, а хорошо. Поздравляю. Живите счастливо. Получайте на новоселье, — и поставила на плиту круглый пирог, накинула на стол скатерть. — Ну, ну… Она у меня зря лежит, не подходит ни к одному столу, а на твой, я уж вымерила — как раз! Почти новая.
— Зачем ты…
— Сказала ведь: на счастье, на благополучную жизнь обоим, — и наклонилась над спящим Витюшкой, который и не заметил, как его перенесла мать. — Вот твое богатство, Клавушка, самое дорогое. Постой, он тебя научит, как жить. Вот скомандовал без всяких слов, чтобы заводила свой угол, и завела. И дальше, милая, так будет, только слушайся. Это раньше говорили, что яйца курицу не учат… Еще как учат-то, поживешь — сама поймешь.
— Не той породы она, чтоб слушаться, — выглянула из другой комнаты Петровна. — Ее счастье что так, а то бывает, что дети, пока растут, из матери веревки вьют, а как вырастут, измочалят всю… и не оглянутся, забудут.
Проснувшийся от разговора малыш потянулся к матери.
— Вставай, вставай, лежебока, поторапливайся, — наклонилась к нему Клава и, смеясь от радости видеть его темные, слишком темные глаза для нежного, светлого личика, предупреждала:
— Из меня, сынок, веревку не совьешь. Не надейся. Меня не забудешь, не на такую напал. Что глядишь? Хорошо у нас? То-то… Пойдем сейчас и дверь за собой закроем, а? Как настоящие хозяева… Слушайте-ка, что скажу, — сказала Саше и Петровне, — всю жизнь над бабами я смеюсь, что любят у окошек сидеть. Идешь мимо, позовешь куда-нибудь. Нет, говорит, мне и здесь хорошо, все видно. Вот дура домашняя, думаю. А сегодня сама чуть не час в окошко глядела. И тоже ничего было не надо. Совсем домовуха стала, окошко свое заимела. Буду теперь сидеть, как они.
— То-то вот, а сердилась, обижалась, — упрекнула Петровна. — Да мыслимое ли дело в углу с ребенком жить.