Начальству лагеря удавалось при помощи конвойных добиваться от этих озлобленных против Советской власти людей нужной дисциплины, порядка на работе. Но жизнь в бараках, где заключенные, в отличие от сурового режима тюрьмы, освобождались от надзора, была очень тяжелой. Право на сколько-нибудь сносное существование здесь давала лишь грубая сила, причем не только физическая, но и сила наглости, жестокости, подлости. Чтобы сносно жить, быть не хуже других, Клавка приобрела все эти качества, кроме последнего. Она по натуре своей была слишком прямой, независимой, да и само стремление стать «не хуже других» в какой-то мере исходило из чувства собственного достоинства, которое никак не мирилось с подлостью. Она предпочитала действовать открыто. Нагло заявляла о своем желании иметь то, что ей нравилось у другой: «Отдай лучше добром», — и в большинстве случаев получала. Она открыто подсаживалась к той, которая получила посылку из дому, и грубо требовала: «Ну-ка, поделись, да не скупо, я ведь не ты, втихомолку одна есть не буду», и получив, действительно щедро делилась с другими. Она могла, если ей добровольно не уступали понравившееся место на нарах, в одну минуту сбросить с них все, перенести свое и встретить хозяйку уверением: «Тебе и там не плохо будет». В случае же протеста усмиряла обиженную двумя-тремя пинками, приговаривая: «Давай без шума, не ори зря».
Так как не одна Клавка хотела «сносно жить», то бывали случаи, что ей давали отпор. Дралась она самозабвенно и в конце сражения, избитая в кровь, прежде чем подсчитать свои синяки и царапины, смотрела, насколько сильно пострадала от нее противница.
К концу пребывания в лагере Клавка была уже настолько сильным волком, что с ней не спорили. Довольная завоеванным положением, она и сама стала сдержанней, общительней; бывало даже, что помогала кому-нибудь из слабых, защищала его, но делалось это с таким презрением к слабости, что никого не грело.
Она умела поддержать шутку, веселье, особенно на работе. Была не прочь выпить в теплой компании, сплясать с хорошим партнером. Были у нее и увлечения. Но ее никогда не оставляла мысль о том, что время идет и все лагерное останется позади.
Вначале у нее была мысль о доме, даже желание написать отцу, но все воспоминания о родных говорили о том, что ежа им не нужна. Нет, она одна, сама где-нибудь в новом городе, где ее никто не знает, наладит новую хорошую жизнь, такую, как хочет. Найдет чистую работу, хорошо оденется, заведет хороших подруг, знакомых, будет ходить в кино, в парк, гулять по большим улицам, будет читать. Вольная, не в лагере, не в бараке, не под конвоем, она сама будет другой. Только бы скорей выйти.