– По крайней мере, ясно одно: эта картина оставаться здесь не должна.
– Да она же небось весит тонну.
– Именно так она и должна была выглядеть.
Бергер посмотрел на Блум. Она встретилась с ним глазами. Их взгляды скрестились.
– О’кей, – сказал наконец Бергер. – Вильям Ларссон разбрасывает повсюду улики, чтобы за его кошмарные поступки за решетку отправился я. Но знает ли он, что по его следу идешь ты?
– По-моему, нет повода это подозревать.
– Есть.
– Есть?
– Какой у тебя рост?
Она в недоумении посмотрела на него и не сразу ответила:
– Метр шестьдесят девять.
– Точно. Ловушка.
– Что?
– Ножи в доме в Мерсте. Они были отрегулированы не под обычный рост полицейского, даже такого невысокого, как Экман. Они были отрегулированы под средний женский рост. Или, возможно, точно под твой, Молли. Если, конечно, теперь мне будет позволено называть тебя по имени…
Если бы у нее получилось, она бы наморщила лоб. Она задумалась.
– О’кей, – кивнула она и снова достала нож. Бергер видел, что в ней продолжается внутренняя борьба.
Потом она вздохнула и перерезала кабельную стяжку у него за спиной.
Их взгляды встретились. Бергер показал на доску.
– Стало быть, она не весит тонну?
– Нет. Я и еще один человек внесли ее наверх, когда я сюда переехала.
Он кивнул и с трудом начал отодвигать запачканный диван. Махнув рукой в сторону розового стикера со словами «ВЛ плас. хир. Сауд.?», сказал:
– Только не говори, что ты нарочно оставила его здесь.
Она подошла к другому краю дивана и ответила:
– А вот этого ты никогда не узнаешь.
Она медленно закрыла свою половину картины. Он сделал то же. То, что висело сейчас на стене, было лишь огромной фотографией с командой альпинистов на склоне покрытой снегом горы. Вместе они медленно сняли картину со стены. Она действительно оказалась не слишком тяжелой. Похоже, сделана из пенопласта, возможно, бальзового дерева. Они вынесли ее в прихожую. Молли открыла дверь в осеннюю ночь. Шуметь на лестничной клетке посреди ночи было бы глупо, и Бергер не высказал всего того, что хотел бы сказать, когда Блум запирала дверь и они неуклюже тащили картину вниз по лестницам, открывали все двери, запихивали ее в фургон, пока она не промокла окончательно, и усаживались в машину сами.
Несколько минут они просто сидели молча. Слабый свет уличных фонарей сбегал затейливыми узорами по лобовому стеклу, растекался, исчезал, возрождался.
Бергер сделал глубокий вдох и посмотрел на Блум. Наконец, ее взгляд оторвался от игры огней на стекле, и она повернулась к Бергеру.
– Мы не только пытались изничтожить друг друга каждый в своей допросной, – сказал он после долгого молчания. – У нас есть прошлое, которое делает нас крайне неподходящими друг для друга партнерами. Ты серьезно считаешь, что мы должны работать вместе?