Проспонсировал команду гребцов, и вот ты уже рулевой и участник Олимпиады. В двадцать первом веке хватало авантюристов, попадавших в сборные при минимальных навыках, а уж в первой половине двадцатого и подавно.
– Он ещё журналист! – Добил нас Зак.
– Зак, – Говорю преувеличенно ласково, – ну так ты тоже журналист. Помнишь? И даже писатель! Твои статьи в шести газетах напечатали, и рассказы в журналы охотно берут. Крупные!
– И спортом ты занимаешься, – в тон подхватил Лесли.
– Вот же… – после короткой паузы сказал Зак и перестал обращать внимание на действительность. Незрячими глазами досмотрев проезд велосипедистов и дослушав ещё одну порцию патриотических речей, он позволил затолкать себя в такси.
– Действительно, – сказал Зак странным тоном, когда мы довели его до номера, – пора бы уже избавиться от привычки видеть кумиров в обычных в общем-то людях. Самому жить надо.
***
– В Париже мы на три дня, потому программа насыщенная, – повторяю для Ларри, – местные знаковые кабаки, клубы и бордели, Лувр и… что там ещё?
– Булонский лес, – оживился Ларри, крутящий головой по сторонам, – о нём часто в книгах разных упоминается, так хоть посмотреть.
– Резонно, – и тут же, поворачиваясь к швейцару, – такси, милейший.
Милейший, колоритнейшего вида дядька с медалями ветерана Первой Мировой на форменной тужурке, и с седыми бакенбардами, переходящими в длиннющие усы, кланяется слегка. В поклоне как-то сочетаются чувство самоуважения и преклонения перед важными гостями отеля. Артист! С другой стороны, отель не из последних, место швейцара при нём ого какое прибыльное!
– С экскурсией, месье, или просто поездка на такси? – Поинтересовался швейцар, не спеша выполнять порученное.
– Гм… давай с экскурсией, – отвечаю с ноткой сомнения.
– Вы не пожалеете, месье, – швейцар затейливо замахал руками и через минуту к входу подъехал внушительных габаритов автомобиль, марку которого я не смог опознать. Мелкосерийска, наверное, но достаточно интересная.
– Таксист из бывших русских офицеров, – дополнил швейцар, – человек образованный и воспитанный.
– Воевали против быдла и хамов за право самим стать быдлом и хамами, но уже в чужой стране? Оригинально!
К белой эмиграции отношусь с большим предубеждением, сталкивался уже. Говорят, парижские белоэмигранты не столь радикальны, как берлинские, но разница, по моему, не так уж велика.
Одни радикальны и готовы кинуть Россию под сапоги интервентов[3], лишь бы вернуть былые времена. Пусть частично, пусть в роли прислужников, пусть для этого придётся перестрелять и перевешать половину мужского населения… Зато как сладко снова получить право бить хамов по морде и возобновить циркуляр о кухаркиных детях[4].