— Здоровый какой! — Виновато оправдывался неизвестный, – больше шести футов, да и мышцы. Глянь, док! Будто всю жизнь лесорубом работал, только мозолей на руках почему-то нет.
— Лесорубом, — проворчал безымянный док, – всё бы вам попроще, дуболомам. Нет бы операцию продумать как следует. Немолодой уже, сердце у таких редко здоровым бывает. Иди-ка сюда… слышишь, как неровно бьётся? Не окажись я тут, похищение зряшным оказалось бы, только труп на себя бы повесили без толку.
– Трупом больше, трупом меньше, – насмешливо сказал кто-то третий, — поняли уже, док. Гля! Очухивается!
Пощёчина обожгла лицо и Аркадий Валерьевич взбешённо взметнулся, открывая глаза…
— Лежи спокойно, русский! — Хохотнула усатая морда, уперевшись ладонью в грудь и укладывая назад, на комковатый тощий матрас, – шустрый какой старик!
— Старик? – Бывший чиновник пришёл в бешенство, где-то в глубине души понимая, что это последствия введённых лекарств, – я ещё тебя могу… и твою маму…
Дёргая руки в наручниках, цепь которых пропустили через какую-то трубу в подвальном помещении, он извивался в бешенстве, поливая похитителей последними словами. К его удивлению, те только смеялись в ответ на ругательства.
-- Маму? – Весело поинтересовался усатый, – это вряд ли… Она женщина порядочная и набожная, истинная дочь Матери нашей Католической Церкви.
Присутствующие перекрестились привычно, а усатый продолжил:
– Но по возрасту подходишь, подходишь… Что ты хотел это сделать с мамой, верю. Она и сейчас ещё женщина красивая, а уж в молодости первой красавицей была. Но не повезло тебе, старик, она моего отца выбрала.
– Понял, сука?! – Лицо усатого исказилось внезапно в гримасе сумасшедшей ярости, и он схватил бывшего чиновника за ворот рубашки, притягивая к себе, – ты понял!?
Несколько пощёчин, от которых зазвенело в голове, затем смачный плевок в лицо и усатый, тяжело дыша, отбросил его обратно на матрас.
– Матушку он мою… тварь! Ничего… Док, если он ерепениться будет, мне его отдашь, ладно?
– А это не я буду решать, – мелодично пропел док, оказавшийся худощавым мужчиной лет за тридцать, – а Дон. Как он скажет… но я понял тебя, Луиджи, замолвлю словечко, хи-хи-хи!
Похитители вышли, оставив его одного. Последний, громила редкостных габаритов и с удивительно поганой рожей, осклабился напоследок, похлопав себя выразительно по паху и подарив попаданцу воздушный поцелуй.
Некоторое время Аркадий Валерьевич лежал в оцепенении, потихонечку приходя в себя. Подвал, освещаемый тусклой лампочкой ватт на двадцать, металлическая дверь и… повернув голову, мужчина ещё раз оценил трубу, к которой его приковали похитители.