Натали вдруг вспомнила о шофере, имени которого не догадалась спросить, и остановилась, обескураженная, ведь она не спросила и адреса Сони, не заметила дороги!
Она попыталась вернуться и ушла не туда.
Но Москва быстро успокоила ее. Потом Натали не могла вспомнить, о чем же она думала, бродя по улицам. Просто ей было хорошо.
А к концу дня она вдруг оказалась на Красной площади.
В небе прокатился перезвон курантов, и она сверила свои часики по кремлевским. Многие вокруг сделали то же самое.
Хорошо было Натали и грустно. Она словно была не одна, а с очень близкими друзьями, такими, что не ощущаешь необходимости разговаривать о том, что сейчас переживаешь вместе с ними.
Она вновь испытала светлое и большое чувство Москвы и опомнилась, когда уже шла по улице.
Люди кругом были веселые. Думалось, что они улыбаются именно ей, и Натали улыбалась в ответ.
А — грустно.
Она вспомнила Виктора, громко вздохнула и подумала, что она неумная девчонка, с нелепой жизнью, которая еще неизвестно как повернется… Натали ждала, что сейчас ее охватит растерянность, но ее не было. Наоборот, сквозь ощущение собственной никчемности пробивалась уверенность в том, что все будет хорошо. Вот приедет она домой, поступит в педагогический, жить станет в общежитии, мать, конечно, сначала обидится, но потом — все, все, все будет хорошо! А Виктор… нет, она помирится с ним, обязательно помирится! Разыщет его и…
…Шла она, шла, сворачивая то налево, то направо, пока не остановилась у витрины филателистического магазина. Наверное, отец, когда бывал в Москве, заходил сюда.
Она взялась за ручку дверей, шагнула.
В углу стоял длинный дядька с неприятным выхоленным лицом. Выпуклые веки, дряблый рот. На левой руке два перстня.
Перед ним стоял мальчик в безрукавой майке и коротких штанишках. Лицо у него было обиженное и печальное.
— Только посмотреть, — дрожащим голосом попросил он.
— За показ деньги платят, — презрительно бросил дядька, не взглянув на него.
Он смотрел на Натали.
Мальчик не уходил.
Натали видела, как ему трудно и страшно, как ему не хочется унижаться, и как он пересилил себя:
— Посмотреть…
Дядька ухмыльнулся, не сводя глаз с Натали, небрежным жестом вытащил из внутреннего кармана пиджака блокнот, раскрыл его и, когда мальчик протянул руки, шепнул:
— Ш-ш-ш…
Опустив руки, мальчик застыл. На лице его было такое счастливое, благоговейное выражение, такой тихий восторг, что Натали с любопытством заглянула в блокнот: — марки.
А дядька улыбался, как улыбался отчим — считая деньги. Дядька презирал восторг, радость, благоговение мальчика.