Сережа и сестры прожили у нас до августа. Мы по-прежнему собирались все вместе только за ужином. И то короткое время, когда мы сидели за столом, казалось мне мучительно длинным.
Однажды Лена рассказывала, как Сережа отбивался от предложенной ему работы секретаря горкома партии нового заполярного города. Кто ее об этом просил, не знаю. Лене всегда больше всех было нужно. Она хотела, чтобы мама поняла, как Сережу уважают на работе. Но мама поняла все наоборот. Перед нею стоял до половины выпитый стакан чая. Она больше не пила, а внимательно слушала. Мама прикрыла глаза, и это больше всего меня тревожило: по глазам я бы сразу мог узнать ее настроение.
— Этого я даже от вас не ожидала, — сказала мама и отодвинула стакан.
— Что поделаешь, Надежда Александровна, я геолог. И люблю свое дело.
— Допустим. Но партия считала нужным использовать вас на другой работе. Какое право вы имели отказаться?
— Товарищи из крайкома ошибались. Секретарем горкома выбрали другого инженера. Я с ним учился в Промакадемии. Инженер он неважный. Зато организатор, каких поискать. При нем за год сделали столько, что за пять лет не сделать.
— Я не сомневаюсь, что коммунисты нашли достойную замену вашей кандидатуре, — сказала мама. Она встала из-за стола. Глаза ее блестели, а губы улыбались — хуже нет, когда у мамы было такое лицо. Мама что-то еще хотела сказать, но посмотрела на меня и ушла в свою комнату.
Вслед за Сережей я вышел на крыльцо. Сережа курил.
— Опять не угодил, а ты говоришь, — сказал Сережа. Меня не так поразили его слова, как голос — усталый и мрачноватый. Я сел рядом с ним, и он положил руку на мое плечо.
— Ты не любишь маму, почему? — спросил я.
— Стоит ли об этом?
— Стоит. Ведь я ее сын.
— Ты прав. Пожалуй, стоит. «Не люблю» не те, Володька, слова. Вот ты, Нина, Лена — вы для меня родные, а она нет. И тут ничего не поделаешь.
— Наверно, мама тоже так чувствует…
— Наверно…
— Жалко. Вы оба коммунисты. Оба воевали за советскую власть.
— Это, Володька, другое. Мы и теперь будем вместе. Только я не могу стать другим, и Надежда Александровна не может. Такое, братишка, в жизни бывает. Ты не расстраивайся.
Сережина рука крепче сжала мое плечо. Я прижался спиной к его груди и затих.
То, что он и мама — люди разные, я без него видел. Мне это не мешало любить обоих, а им почему-то мешало. Я мог бы спросить Сережу почему, но не спросил. Я догадывался: он бы все равно не сумел мне ответить.
От нас Сережа и сестры уезжали в Москву, оттуда в Ленинград, а потом собирались заехать в Оренбург, к Сережиным родным.