Морье взглядом вопрошает Праделя.
— Господин генерал, это те двое, что пропали без вести на высоте сто тринадцать, — отвечает лейтенант.
Альбер ошарашен.
Он ведь видел их на поле боя — мертвых, конечно, но целых, он даже перевернул того, что старше, и прекрасно разглядел два пулевых отверстия.
— Это невозможно…
— Господи боже, вам ведь сказали, что они пропали без вести! А, Прадель? — резко бросает Морье.
— Пропали, господин генерал! Точно так.
— Так вот, — изрыгает старший по званию, — не будете же вы доставать нас этими без вести пропавшими, а?!
Это не вопрос, это приказ. Он разъярен.
— Что это еще за чушь! — ворчит Морье себе под нос. Но ему все же необходима поддержка. — А, Прадель? — вдруг спрашивает он.
Генерал берет лейтенанта в свидетели.
— Так точно, господин генерал! Не стоит доставать нас этими без вести пропавшими!
— Вот! — заключает генерал, переводя взгляд на Альбера.
Прадель тоже смотрит на Майяра. Неужто по лицу этого ублюдка ползет тень улыбки?
Альбер капитулирует. Сейчас ему хочется лишь одного: чтобы кончилась война и он поскорее вернулся в Париж. Целым-невредимым, если возможно. Он вдруг вспоминает об Эдуаре. Он быстро салютует старому хрычу (он не только не щелкнул каблуками, но едва не приложил согнутый указательный палец к виску, будто рабочий, который, закончив смену, спешит домой), избегая встретиться взглядом с лейтенантом, и вот он уже несется по коридорам, охваченный скверным предчувствием, какие могут возникнуть лишь у родителей.
Совсем запыхавшись, он с размаху распахивает дверь в палату.
Эдуар лежит в той же позе, но, заслышав шаги Альбера, он просыпается. Пальцем указывает на окно рядом с кроватью. В палате и вправду воняет так, что кружится голова. Альбер приоткрывает окно. Эдуар не отрывает от него глаз. Раненый настаивает: шире, делает знак: нет, притвори, чуть шире, Альбер, повинуясь, шире открывает створку, и когда до него доходит, в чем дело, уже слишком поздно. Эдуар пытается шевелить языком, а вместо этого издает какое-то урчание; теперь он видит себя в стекле.
Взрывом снаряда ему снесло всю нижнюю челюсть; ниже носа пустота, видны горло, гортань, нёбо и верхние зубы, ниже только месиво ярко-красной плоти, а в глубине нечто напоминающее голосовые связки, языка нет, есть лишь алое влажное отверстие пищевода…
Эдуару Перикуру двадцать три года.
Он теряет сознание.
На следующий день около четырех утра, когда Альбер было отвязал его, чтобы сменить простыни, Эдуар попробовал выброситься из окна. Но, вставая с постели, потерял равновесие, так как правая нога не вынесла тяжести тела, и рухнул на пол. Невероятным усилием воли он сумел подняться — он был похож на призрак. Хромая, он с трудом дотащился до окна — глаза вытаращены, руки вытянуты вперед — с воплем страдания и боли, Альбер сжал его в объятиях, тоже рыдая и гладя его по затылку. Альбер чувствовал, как в нем пробуждается материнская нежность к Эдуару. Бо́льшую часть времени Альбер пытался говорить с другом, чтобы скрасить ожидание.