Исписанные листки стаей белых бабочек слетаются на мой стол, и дамы, неожиданно притихшие и задумчивые, покидают помещение. Меня так и подмывает посмотреть: кто есть кто? Однако торопиться не стоит… Я прислушиваюсь к удаляющемуся цоканью каблучков — он странным образом сливается в моем воображении с перестуком копыт только что проехавшей кавалькады — и все-таки забрасываю ноги на профессорскую кафедру. Выдыхаю и чувствую, что, несмотря на то что изо всех сил развлекался и бездельничал, чертовски устал и что забавлять скучающих дамочек будет куда труднее, чем представлялось мне сперва.
Я почему-то так выдохся за неполные два часа представительства и обольщения, что с удовольствием бы закурил, но… во-первых, бросил, а во-вторых, курить в помещении тут категорически не рекомендуется. И в-третьих… в-третьих, нужно освобождать помещение: наши академические утренние часы вышли, мало ли кто вздумает явиться сюда за книгой? И, войдя, увидит меня — плебея от литературы, по-свински взгромоздившего ноги на бесценный восемнадцатый век. Внезапно я действительно слышу приближающиеся шаги и, суетливо дернувшись, некрасиво обрушиваю конечности вниз, сбив по дороге всю пачку исписанных страниц на пол.
Шаги приближаются… и удаляются мимо библиотеки, а я все ползаю по паркету и, чертыхаясь, собираю анкеты своих сказочных персонажей, чувствуя, что задирание ног таки не прошло даром — я ушиб коленку и мне вступило в спину. Да, я явно не супергерой Макс, ни разу не супергерой! Потому что тот даже не пошевелился бы! И своему вескому имени Лев, которым меня наградили мать и бабушка, романтические женщины семьи Стасовых, я тоже соответствую до крайности мало.
Мир номер один. Реальность. Девять Золушек, несостоявшаяся Русалочка, Золотая Рыбка и Серый Волк
Вначале были сказки.
Михаил Гаспаров. Занимательная Греция
Он говорил об этом деловито, как о каких-то технических подробностях, и Ять в который раз подивился способности этого невероятного человека сочинять себе сказку из чего бы то ни было.
Д. Быков. Орфография
Потирая спину и прихрамывая, я вломился в свою комнату. Колено ныло, живот урчал. Странным образом услышанный гонг повлиял на мой аппетит: есть хотелось смертельно. Я просто исходил слюной и желудочным соком.
— Я что, собакой Павлова в прошлой жизни был, что ли?… — пробурчал я.
Я мысленно приказал бушевавшим в организме железам угомониться, потому как металлический обеденный призыв был не для них: в служебной столовке накрывали только через полтора часа, когда персонал освобождался после обслуживания вип-клиентов.