— У вас хорошие друзья, — сказал нам с Мишей его папа, когда мы летели в вертолёте в Женеву. — Но никаких Парижей. У вас может быть гипотермия и последствия недостатка кислорода. С этим не шутят.
Впрочем, в этот вечер мы и не рвались. Миша не выпускал мои руки из своих, словно боялся, что я растворюсь, стоит разжать пальцы. Но куда же я от него денусь? Мой герой! Он спас мне жизнь! Еле живой. И я рядом, как медуза. Сил шевелиться совсем не было и говорить — тоже. И согреться никак не получалось. Мелкую дрожь в теле было не унять ни шуршащими фольгой одеялами, ни чаем в стаканчиках из-под термоса. Зато мы были рядышком, вместе. Живые. Я украдкой поцеловала Мишин стриженный затылок, и вдруг увидела, что Валерий Иванович смотрит на нас, а уголки его глаз блестят.
Заметив мой взгляд, господин Бургасов отвернулся. Не знала, что камни умеют плакать… Нет, он и не камень вовсе. Хоть и немного пугает меня, нависая над нами неотступно, как глыбина с сконцентрированной, слишком плотной энергией. Я её прямо чувствую и сжимаюсь.
А потом показалась белая Женева, вся в огоньках, словно в новогодней рекламе Кока-Колы, светлая даже ночью после нашего долгого пребывания в холодной, снежной норе. Нас куда-то повезли. Меня клонило в сон — расслабление после напряжения было тотальным и размазывающим, у Миши тоже. Его папа быстро и громко построил персонал в роскошной женевской больнице, частной, наверное. Врачи засуетились, обращаясь с нами, как с членами королевской семьи. Я, честно, была к такому не готова. Аж неловко стало. Больше всего меня удивила фраза господина Бургасова:
— Это мои дети! Оба! С ними всё должно быть в порядке! Иначе всех разгоню! — интонации при этом были точно такими же, как у Миши на собрании. Только ещё побасистее.
У них все так в семье разговаривают?! Ой.
— Это папина клиника. На его деньги построена, — пояснил Миша тихим сипом, увидев мои расширенные глаза. — Я не могу дозвониться мсьё Одюльмеру. А впрочем, уже и так всё пропало.
— Зато мы живы. Я и Дахе дозвониться не могу. Даже Маню не берёт, заняты чем-то.
— Ничего, завтра на папином самолёте полетим, разберёмся как-нибудь.
— А почему у вас с папой разные фамилии?
— У меня мамина. Я родился вне брака. Когда мне было три года, родители поженились, но у папы были сложности, разборки на государственном уровне. У него хотели бизнес отжать. Там реальная война была, ну, девяностые, всё такое… Он и решил оставить мне ту фамилию, чтобы конкуренты не охотились, и газеты не писали. А потом уже как-то менять не с руки было.