Да, очень хотелось Викторию уволить! И очень не хотелось… Я её перевоспитаю. Если сегодняшнее не брать в расчёт, специалист она на самом деле классный. Ещё и двух недель не работает, а успевает вдвое больше, чем Дарья. Играючи как-то. Кадровичка её хвалила, и бухгалтерия. Я и сам не слепой. А Филипп Леонович, бабушкин друг, сказал, что Виктория — вообще от Бога переводчик. Таких искать будешь, не найдёшь. Я ему доверяю. И уважаю очень. Крутой мужик, бельгиец, каким-то образом обосновавшийся в СССР в шестидесятые. Он мне профессора Преображенского из «Собачьего сердца» напоминает. Моща такая внутренняя и интеллигентность. А так и пошутить не дурак, и даже водочки выпить под грибочки. Обрусел, а шарм европейский остался. Жаль, у меня вечно времени нет с ним пообщаться. В общем, что бы отец ни говорил, не уволю я Викторию. Проучу, выговор закачу, а потом перевоспитаю. Лично!
Сердце стукнуло предательски и неуверенно, а разум буркнул: «Как это не выйдет?! У меня даже мужики взрослые по струнке ходят. А эта вообще девочка-колокольчик.» Я посмотрел в окно автомобиля, отвернувшись от отца и партнёров, от гида, рассказывающего, какой офигенно замечательный и исторически оригинальный этот Ростов-на-Дону. Угу… И вдруг вспомнились её тонкие, почти прозрачные на просвет розовые ушки… Щёчки. Будто свет изнутри. И вдруг вместо недовольства, злости и раздражения внутри стало нежно. Непривычно. Словно лицом в торт.
Я до последнего колебалась. У мраморных ступеней и стеклянных дверей с позолоченными ручками стояла минут десять, вся покрывшись мурашками. Затылок трепал нарастающий ветер, срывался мелкими брызгами дождь с сизых облаков. Как в песне: «Вечер. Холодно»… А я стояла, прижимая к бедру сумочку и слушая сердце. Оно сжималось. И я не решалась. Было уже не пять, а половина шестого. По сценарию мне петь в шесть. Обратно пути не будет… Но ведь он мне и не нужен! Совсем не нужен! Так чего же я боюсь?! Нет, это просто мандраж. Перед выступлением. Как в театре. Я всегда волнуюсь перед тем, как взойти на сцену — в школе, в университете, но потом выхожу. Умирая от страха, вижу перед собой лица, устремлённые на меня глаза. И понимаю: терять нечего — я на сцене! С этой мыслью страх уходит, энергия бьёт в темечко, и вот тогда начинаешь отрываться по полной. Никто никогда не догадывается, что три секунды назад я тряслась, как заяц в осеннем лесу, что ладони были влажными, а пульс стучал в ушах, и что я вообще-то стесняюсь и думаю, что у меня не получится. Что было почти невозможным — сделать шаг на сцену. Вот и сейчас так же.