— Но бесполезные проклятия — то же, что бездействие. Лучше молчать и действовать. «Соловья баснями не кормят», — говорит пословица.
— Слово — предвестник действия. Сперва встрепенется сердце, потом язык, а потом и рука.
— Но первое место во всем должно принадлежать разуму.
— Да ну вас с вашей философией, — прервал Иванчо. — Я пришел веселиться, а не слушать менторские наставления.
И он затянул песню:
Залетел мой сокол ясный
В Арбанасское ущелье.
Это был не сокол ясный, —
Это был юнак удалый.
Он погнался за девицей,
А она ему взмолилась:
«Отпусти меня, мой милый,
Я и так твоя навеки.
Посох твой об этом знает,
И свирель о том вещает».
Пока Иванчо пел, дедушка Стойчо сел рядом со Смилом и стал его спрашивать:
— Ты давно был у Георгия?
— Третьего дня.
— А говорил ты ему про наши замыслы и надежды?
— Ничего не говорил.
— Смотри, не наделай беды. Георгий — из тех, кто родного сына за понюшку табаку продать готов. Напрасно ты к нему ходишь. Дом его — проклятое место! Там пол человеческими черепами вымощен. Как хочешь, Смилчо, а я и тебя опасаюсь. Кто с Георгием водится и за один стол с ним садится, тот не может быть патриотом. Честному человеку кусок поперек горла станет, когда его Георгий попотчует: ведь это кусок тела какого-нибудь болгарина. Не ходи ты к этому злодею!
— Не могу я не ходить к нему, — ответил Смил потупившись.
— Значит, правду люди говорят, — промолвил дедушка Стойчо.
— А что они говорят?
— Да говорят, что ты ходишь не к Георгию, а к дочке его. Это правда? Смотри, Смилчо! Яблочко от яблони недалеко падает. Мы за большие дела принимаемся, а к врагу ходим любовь крутить? Не нравится мне это… Жениться хочешь, возьми девушку из честной, хорошей семьи.
— Я не собираюсь жениться.
— Так зачем же ты ходишь к Георгию?
В это время Иванчо, перестав петь, обратился к друзьям с вопросом:
— Опять за философию принялись?
Дедушка Стойчо ничего не ответил, а, обернувшись к дочери, сказал:
— Принеси водочки, Радка, да поужинать собери.
— Хорошо, — ответила девушка и вышла.
Через несколько минут маленькая компания сидела за столом и закусывала, весело смеясь и рассказывая разные истории. Только Смил был хмур, задумчив.
— А ты опять аршин проглотил, — заметил Иванчо по его адресу. — Если б у тебя не было рук и ног, я бы подумал, что ты сом или сазан. Чего ты не веселишься, как люди? Чудак!
— Оставь его в покое, — возразил дедушка Стойчо. — Дай ему подумать и собраться с мыслями.
Смил промолчал.
Дочь Георгия, о которой заговорил дедушка Стойчо, была хорошенькая, миленькая девушка. Ей уже исполнилось шестнадцать лет, но она отличалась величайшим простодушием и наивностью. Подлости, творимые отцом, не доходили до ее невинного, правдивого сознания. Как-то раз она посадила в саду деревце; оно засохло; она старалась оживить его, читая над ним «Отче наш» и «Богородицу». Однажды Смил увидел, что она стоит возле деревца и молится, поливая его «святой водой». С тех пор образ Марийки не выходил у него из головы.