Думаю, что излишне упоминать, что все хорошие обещания приехавших офицеров остались в области фантазии, кроме проклятого ледореза, который доставил нам немало забот, когда нам пришлось спешно переправляться через Дон.
Утром следующего дня я проходил мимо орудийного парка. Вечером шел дождь, а ночью был мороз – и колеса орудий были схвачены льдом. В случае быстрого выступления сдвинуть орудия не удастся. Я сообщил об этом Скорнякову.
– Оставьте людей отдыхать. Сколем лед завтра.
Но мне лед не давал покоя. Я собрал ворчащих солдат, и лед скололи.
В смертельной опасности
Сколка льда произошла вовремя, так как через 20 минут раздались выстрелы и батарея стала спешно запрягать. Наша дивизия выкатилась из Синявки. За станицей был небольшой косогор с гололедицей. Лошади скользили и падали. Скорняков оставил меня с номерами вытаскивать наверх наши повозки. Когда мы вытянули последнюю повозку, все пошли к лошадям. Дуры не было. Я плохо оценил положение и вместо того, чтобы сесть в последнюю повозку или взобраться на круп к одному из солдат, сказал, чтобы мне прислали Дуру, и не спеша стал подниматься наверх. Солдаты ушли рысью. Я остался один. Когда я поднялся на дорогу, кровь моя похолодела. Влево над Синявкой вершины холмов были заняты цепью красной пехоты. А внизу всего в каких-нибудь 400 шагах от меня разворачивалась на рысях красная кавалерийская дивизия. Наших видно не было. Я побежал изо всех сил по дороге направо. К счастью, меня обогнал отставший солдат нашей батареи, мне удалось на лету схватить хвост его лошади, и она меня потащила за собой, как тогда, под Мангушем. Но вскоре я почувствовал, что слабею и вот-вот упаду.
– Стой! – заорал я солдату. – Дай мне стремя, я сяду на круп. Но солдат боязливо оглядывался на красных и продолжал нахлестывать.
Я схватился за револьвер и заревел:
– Я тебя пристрелю, если ты не остановишься!
Это подействовало, и он остановился и дал мне стремя. Не теряя ни секунды, я вихрем взлетел на круп. Солдат же верещал:
– Вот они, вот они. Пропали мы…
– Пошел во всю!
И мы пустились карьером.
Я боялся оглянуться, чтобы не потерять равновесия, но слух уловил топот копыт совсем близко. Постепенно топот стал ослабевать и совсем смолк.
– Убавь ходу, – сказал я солдату. – Сохрани силы лошади, если опять понадобится.
Нам навстречу скакал Половинкин с Дурой в поводу. Красные отстали. А в версте впереди разворачивалась к бою наша дивизия.
Я пересел на Дуру и ничего не сказал Половинкину за то, что он увел Дуру. Какое блаженство сидеть в седле своей лошади, а не бежать от красных по дороге. Я думаю, что это был момент самой жгучей опасности, пережитой мной за все время гражданской войны. И ушел я только благодаря тому, что ситуация была мне уже знакома. Под Мангушем я ее уже раз испытал и знал, что и как нужно делать, и сделал все нужное, не теряя ни полсекунды.