«Это не отрава», – думает она, пока горечь неизвестной Клеменс травы мягко, но настойчиво подталкивает ее сознание в спасительную темноту. Если бы она, ведьма, жила в век Серласа, то точно знала бы, чем ее опоили…
Персиваль улыбается ей, и это последнее, что она успевает запомнить.
***
Вместе с возвращением в собственное тело приходит боль. Теодор с трудом открывает глаза: он лежит на боку, лицом уткнувшись в старый грязный пол паба, куда сам приходил несколько лет подряд. Занятно: пол покрыт узором разноцветных стеклышек, вдавленных в бетон, – он этого никогда не замечал.
Теодор приподнимается на слабых руках – голова раскалывается, во рту ощущается столько крови, будто он ею дышит, словно она заполнила все легкие и булькает там, а еще плещется в черепной коробке, и оттого шумит в ушах. Давно он не испытывал подобного: последний раз пулю в лоб он получал на войне в середине прошлого века, и боль от такого ранения (ранения?.. убийства!), непривычная, позабытая, теперь вгрызается во все его существо, изголодавшись по плоти. Теодора мутит, весь мир кружится перед глазами. Он знает, что ему нужно на чем-то сосредоточиться, отыскать в круговороте последних событий, предшествовавших позорному просчету, цель, за которую он мог бы сейчас зацепиться и вытянуть себя в реальность. Но едва Атлас нащупывает что-то нужное, это что-то ускользает от него обратно в небытие.
Словно пулю, прошившую его голову насквозь, окропили ядом, заговорили.
– Сукин ты сын… – ругается Теодор и кое-как поднимает себя с пола. Его ведет на нетвердых ногах, слабыми руками он упирается в барную стойку, не глядя отыскивает высокий стул. Пол залит его кровью, но на волосах она уже высохла и загрубела, а потеки на лице стали сухим узором. Теодор видит себя в мутной поверхности пузатого бочонка с пивом; выглядит он неважно – похож на пошлого карикатурного вампира из молодежных романтических произведений.
Отвратительно.
– Ты очнулся.
Саймон выходит из подсобки с двумя толстостенными кружками и одну ставит прямо перед разбитым носом Теодора. Атлас фыркает, и боль в переносице тут же ударяет плотным комком в самую макушку.
– А ты не удивлен, как видно.
Он медленно обхватывает дрожащей рукой холодное стекло пивной кружки. Делает глоток, склонившись над барной стойкой, чувствует на языке незнакомый привкус какой-то травяной бурды. Саймон как ни в чем не бывало обходит его и садится напротив. Теперь он кажется посетителем, а Теодор, несмотря на скверное состояние, – владельцем паба.
– Ну, – выдыхает Атлас. – Рассказывай.