– Если ты не понял с первого раза, – противно тянет он, – то готов повторить: мне наплевать на тебя, твоего дружка, твои басни про одинокого полубога – или кем там ты себя считаешь – и на все твое мировоззрение. Если в твоем мире розовых бабочек и единорогов не укладывается мысль, что ты – вау, прикинь! – не единственный в своем роде, то это твои проблемы. Я объяснять тебе на пальцах не собираюсь.
Палмер открывает дверь с ноги, так что та, визгливо вскрикнув, хлопается об стенку трейлера, и спрыгивает с узких ступенек приставной лестницы вниз, на траву стадиона. Шум тысячной толпы врывается в затхлый воздух трейлера, пропитанный потом, кровью и недоумением такой силы, что оно тяжелой взвесью оседает в ногах замерших Теодора и Бена.
Теодор приходит в себя первым и срывается с места.
– Нет уж, приятель! – гневно бросает он в худую спину Палмера и хватает мальчишку за шиворот растянутой футболки. – Ты все объяснишь мне на пальцах, хочешь ты того или нет!
Палмер матерится и пытается вывернуться, но Теодор перехватывает его тощие руки, выворачивает почти до хруста в плечах и тащит за собой прямо через потную публику.
– Пусти! – орет мальчишка, хотя все его крики тонут в реве толпы вокруг. – Пусти, придурок! Мне надо на сцену, сейчас наша очередь!
– Нет, ты свое уже отыграл, звезда.
– Теодор!
Бен протискивается вслед за ними, как может, и у него, вероятно, имеется свое мнение по поводу происходящего, и он наверняка скажет, что утаскивать раздражительного до зубовного скрежета мальчишку с его же концерта, на котором незадачливого музыканта обязательно хватятся через пару минут, – крайне глупое решение.
Но Бенджамин, в отличие от Теодора, не испытывает почти кататонического ступора при мысли, что этот вот хилый мальчишка, пародия на Курта Кобейна, знает Серласа и может рассказать Теодору о его прошлом. Если он врет, то ложь его очень правдиво звучит, и Атлас желает знать, откуда у подростка-шизофреника такие познания.
– Пусти меня, ублюдок! – орет во всю глотку запинающийся Палмер. Люди расступаются перед Теодором, и упирающийся подросток, которого он тянет за собой, как прицеп, кажется им провинившимся сынком жутко злого отца. – Дай мне отыграть два номера, моим парням нужно выбиться в люди! Это наш шанс! Эй, у тебя сердца нет, мешок ты с костями!
Теодор оборачивается только раз, замирает посреди гудящей толпы и мельком окидывает сцену, на которой застыли в недоумении такие же, как Палмер, недоделанные рокеры.
– Нет, – рявкает он на взмыленного мальчишку.
Тот вскидывается, выворачивается из напряженной руки мужчины.