И вдруг я с содроганием понял, — как будто даже не увидев, — что под каждым листиком приладилась маленькая гусеница, спускаясь с него на своей тонкой нити. Они напоминали не то альпинистов, не то спасателей, не то этих, которые на крыше шуруют, чего-то там чиня. Правда, еще и поеживались в воздухе. Не желая себе верить, я еще раз обвел глазами дерево. Ни один лист не был обойден вниманием.
Посадить не успели…
Я пошел прочь, подавляя омерзение и тошноту… Злая жизнь.
Однако я замечтался.
А вот — загородный клуб «STARHOUSE». Сауна, бассейн, бар, чайный домик.
Но мне, собственно, надо в здешнюю крепость, затем я и пожаловал. И я свернул.
Я сижу на палубе катерка, который доставит меня в крепость. Самой крепости почти не видать из-за деревьев и домишек, одна из ее серых башен чуть выглядывает, как копна. Я сижу перед каютой. Сильно качает на пока еще Неве. «Аккумуляторы, взрывоопасно» машинально читаю я на каюте. Давно вокруг меня не было столько воды. Посетителей много, и не только из СПб. Они постоянно говорят, фотографируют. Чего-то ждем, стоим на месте. На берегу Петр с постамента гордо взирает поверх нашей компании. Я спускаюсь в каюту. И мы сразу же трогаемся. Слава Богу.
Какой-то пацан на противоположной скамейке осторожно целится в меня из пластмассового автомата, временами передумывает, отводит ствол, но потом опять возвращается, наводит все тщательнее, прицеливается…
— Ты хочешь меня убить? — спрашиваю его я.
В некотором испуге он мотает головой, переводит ствол на своего дедулю, сидящего справа, целится…
— Хочешь его убить?
Он опять так же кивает.
Я отвлекаюсь. Лес за окном, домишки.
А этот чертенок опять в меня целится.
— Ну что я тебе сделал? За что ты со мной так? Не на… — Я хватаюсь за пузо, изображаю агонию и валюсь на скамейку.
Пацан смеется. И вновь в меня стреляет. Я опять корчусь в агонии. Пацан в восторге.
— Ну хватит, хватит, — смеясь, обнимает и ерошит ему волосы его бабуля, сидящая слева. Все довольны.
Приплыли.
Старая, дряхлая крепость. Зато настоящая.
Я прошел через экскурсионный КПП, возглавляемый крупной надписью «КРЕПОСТЬ ОРЕШЕК», и направился туда, ради чего сюда приехал, почти не обращая внимания на то, что вокруг.
Это было здание, где сидели они. Не Тауэр. Скорее, какая-то архаичная горбольница.
Долго проторчал перед камерой Веры Фигнер.
«Самым страшным орудием пытки в тюрьме является тишина. Да! тишина господствует в тюрьме… Тюремное начальство требует этой тишины „для порядка“… Тюрьма должна быть мертва, мертва, как могила, мертва день и ночь. Единственный неизбежный шум, поражающий слух, — это стук отпираемых и запираемых тяжеловесных дверей из дуба, окованных железом, да форточек, сделанных в двери для передачи пищи. Гулко раздается этот грохот, напоминающий, что ты не один в этом здании… В остальное время — ни шороха, ни звука… Вечная тишина! Бесконечно длинная. Бесконечно мертвая».