На третий день, набравшись храбрости, после школы он зашел к корешу. Дверь открылась сразу, и он увидел, что прихожая, и там, чуть подальше, где начиналась комната корешевой мамаши, была полна народу. Сплошь незнакомые, серьезные, неприветливые. Взрослые. Они и сказали, что кореша нет. Отвечали с высокомерной досадой, они как будто что-то знали. Он только углядел в прихожей знакомую-признаковую сумку — «Олимпиада-80».
Он без слова ушел.
Ясно было, что что-то случилось. Но что?
Выйдя из корешева парадняка, он не понял, куда ему теперь идти. Домой не хотелось абсолютно. Вообще, не сиделось на одном месте. Он сел на автобус и поехал куда глаза глядят. Однако надо было где-то выходить. Он и вышел, где не был года как бы не два.
Места были узнаваемы, но кое-что все же изменилось. Он пошел неопределенно бродить по тем местам, не всегда сразу их узнавая. Делать было нечего, но и домой ехать не хотелось. Хотя нет. Вон новая детская поликлиника — на совесть отгрохали, здоровая, типа современная. Он вспомнил свою старую, к которой приходилось пробираться дворами, а потом еще разглядывать: она, не она? Открылся новый книжный магазин. Он и туда зашел, нового ощущения ради, не глядя на книги. А, вот! Кулинария. Тут когда-то продавались славные молочные коктейли. Но и кулинария была радикально перепрофилирована, изнутри бы он ее не узнал. По-прежнему продавали какую-то жратву, но от коктейлей и следа не осталось. И это было единственное, что его немного опечалило.
Ходить надоело. Он сел на что-то там. Мимо проходили люди. Он глядел на них и ощущал, насколько они сейчас далеки от него. Будто в зоопарке он был, отделенный невидимой стеной. А может, это они в зоопарке…
Это ощущение было необычным и каким-то горьким. Реальность куда-то уходила… А он сидел и сидел, и не вполне реальным было все — и люди, и этот подзабытый район, и, главное, он сам.
Он был хмур. Радоваться было нечему.
Потихоньку стало темнеть и свежеть. Он сел на автобус и поехал назад, откуда приехал.
Чувствуя себя наглецом, он-таки еще раз зашел к корешу. Вовсю был уже вечер.
Открыл кореш.
— Отец помер, — сказал он. И криво, с усилием улыбнулся.
И вот он сидит дома один, с горящими люстрами и ветром за окном. Это было не только в очередной раз обострившееся чувство утраты и собственной ненужности; его мучил вопрос: почему? Что, собственно, случилось? У друга появилась девушка. И что? Дело вполне житейское. Но откуда тогда такая боль? Если болит так сильно, значит, случилось что-то важное, в этом он был уверен. Но что именно важное, он не понимал, тогда он не мог понять.