Свои документы мы, само собой, при себе не имели. Еще в первый день бегства было решено избавиться от них. Но уничтожать их мы не стали. Тщательно обернув паспорта и удостоверения полиэтиленом, мы закопали их в одном из подмосковных перелесков, чтобы потом, в случае чего, извлечь на поверхность. Забегая вперед скажу, что после окончания войны, мы вырыли наш схрон, и сейчас мое старое служебное удостоверение, как и паспорт гражданина СНКР лежат в моем рабочем столе в качестве напоминания о тех трудных днях и о прошедших годах вообще.
Итак, мне предстояла вылазка в город без документов и в условиях, когда мое растиражированное лицо висело на каждом углу. Но иного пути не было.
Выслушав напутствия, я тронулся в путь. В сфере моих интересов лежали все храмы, которые я мог бы обнаружить в том районе города, к которому мы вышли.
Как известно, Ноябрьск издревле славился своими церквями. Их в городе было много, если не сказать, что очень много. Это было и хорошо, и плохо одновременно. Хорошо, потому что увеличивался шанс найти Илью. Плохо, потому, что этот шанс в то же самое время уменьшался. Оставалось уповать на удачу.
В первый день мне не повезло. Мне удалось найти лишь один полуразрушенный храм. Пробродив в его окрестностях около часа, я пытался высмотреть хоть кого-нибудь, к кому можно было бы безбоязненно подойти в целях получения нужной мне информации. Но как назло вокруг крутилась одна молодежь, скорее всего, заводская. А эти самые заводские были как раз и самыми идейными. Уж кто-кто, а они бы выдали меня с потрохами.
В итоге я вернулся ни с чем.
На следующий день настала очередь Лады. Я помню, что перед этой вылазкой она не спала всю ночь. Ворочалась, иногда отключаясь на считанные минуты. Но и тогда сон не шел к ней. Губы ее шевелились и можно было расслышать ее тревожный шепот — бессвязный и непонятный. У меня была мысль поговорить с ней, успокоить, но я отказался от этой идеи. За то время, что я проработал рядом с Мишиной, мне удалось немного проникнуть в суть ее характера, в устройство ее непростого внутреннего мира. Ей всегда нужно было все делать самой. Только она сама могла настроить себя на нужный лад. Будучи волком, Лада испытывала куда меньший страх, чем мы, просто люди. Но, в то же время, если страх все же одолевал ей, то он принимал просто устрашающие размеры. Это был не контролируемый человеческий страх, а животное ощущение опасности, которое, в лучшем случае, подавлялось только агрессией. Агрессия была тем защитным механизмом, который помогал волкам справиться со своими инстинктами. Тогда, в ту ночь, я лишь смутно понимал это, догадывался, но не мог окончательно сформулировать. Более отчетливо я осознал это позднее, когда волки окружали меня ежедневно, став близкими друзьями и товарищами по оружию.