Следователь, перед тем как вызвать обвиняемого на допрос, долго в глазок наблюдал эту гимнастику и недоуменно покачивал головой: зачем смертнику — а в приговоре сомневаться не приходилось — такая отличная спортивная форма? Допросы напоминали журналистское интервью. Следак интересовался фактами дела, связями, участниками происшествия на Киевском рынке, а Сова, уклоняясь от конкретных ответов, излагал свою точку зрения на смысл жизни, полемизировал с философскими концепциями Бердяева и Розанова на роль российского самосознания. Следователь терпеливо ждал, пока допрашиваемый выговорится, а затем вновь задавал свои вопросы. Тогда Сова ошеломлял его, переходя на английский, — в камере он начал усиленно изучать язык и для тренировки практиковался таким своеобразным способом.
И он дождался. Однажды в камере появился новый дежурный охранник. Молодой сержант деловито оглядел помещение, потрогал зачем-то кровать, приподнял и бросил на место подушку и, глядя в сторону, прошептал, едва шевеля губами:
— Сегодня ночью будь готов…
Историю побега — как они крались по бесконечным переходам тюрьмы, как сержант вел таинственные переговоры с другими охранниками, как в конце концов они оказались на пустынной ночной улице — Сова не любил вспоминать. Нет, не потому, что с тюрьмой мало у кого связаны светлые воспоминания, а потому что через пару дней после того, как оказался на свободе, прочитал в массовой полубульварной газетенке о том, что в Яузе «найдено тело неизвестного, который по предварительным предположениям является сержантом Малашенко — пособником дерзкого побега известного рецидивиста Савенкова по кличке Сова». Братва, на взгляд Совы, перестаралась. Хотя, конечно, оставлять в живых свидетеля побега, знавшего «своих» в тюрьме, было опасно — добраться до молоденького сержанта-двурушника ментовка смогла бы без труда и вышибить у него нужные данные тоже сумела бы. Но можно было переселить его в какое-нибудь зарубежье, а там свои законы и свои возможности у братвы.
Одним словом, такой «благодарности» своему спасителю Сова не одобрял. Правда, сам исповедовал то же правило — свидетелей не оставлять…
Через неделю после побега Сова уже шагал по улицам Мюнхена и удивлялся: надо же, столько раз думал о том, чтобы перекочевать на Запад, тихо слинять из ставшей опасной России куда-нибудь в безопасное райское местечко, отойти от мирских забот и жить припеваючи на дивиденды, коих с лихвой хватит и на хлеб с икрой, и на девочек-манекенщиц. Думать-то думал, но и предположить не мог, что все произойдет так стремительно.