— Назад, — крикнул Курти Эрику и побежал вниз.
Но и нижний выход был уже перекрыт. На шум примчались стражники во главе с Бонавентурой.
— Вон он!!! — закричал с трибуны Фабрис, указывая пальцем — это Эрик Бешеный!!!
Большей фразы для усиления суматохи нельзя было придумать. Теперь в сторону, куда показывал Фабрис бросилась большая часть публики. Не хватать Эрика, упаси бог, но посмотреть на знаменитого пирата, соблюдая дистанцию.
— Их двое! Мальчишку тоже ловите!
Да кто это орет?!
От них отбегали люди, другие, наоборот, врезались, потерявшись в общей неразберихе. Крейклинги спускавшиеся сверху, с трудом пробивались сквозь нее.
Курти и Эрик выскочили на край Арены, остановившись рядом со стеклянными панелями, за которыми продолжал стрелять требушет. Снаряды закончились, но, ведомое силой паровой машины плечо продолжало разгибаться и хлопать пустой пращей. Пустой шнек ритмично шелестел. Выключить механизм было некому.
Рядом с Курти пролетела стрела и звякнув об стекло упала. У крейклингов наверху были арбалеты. Щелкнула еще одна. Сделать общий залп мешали люди. Но это ненадолго.
Эрик ухватил запутавшегося в платье Курти за шиворот и затянул внутрь застекленной Арены. Стрелы полетели им прямо в лицо, взрывая на прозрачной поверхности звездочки трещин.
Эрик остервенело матерился, сжимая меч и не зная, что предпринять. Курти схватился за голову и мычал, как при зубной боли. Через минуту ударил полноценный арбалетный залп. Поверхность стеклянной панели перечеркнула огромная трещина. Послышался треск.
* * *
— Тай шеркало еше раж, — потребовал Арман.
— Сами его откинули. Где-то на кровати, по левую руку от вас, — меланхолично ответил лекарь, раскладывая на столике перед собой инструменты и склянки. — Но не рекомендую себя распалять. Смиритесь.
Арман нащупал ребристую рукоятку зеркала и снова поднес его к лицу. Смотрел долго. Откидывать не стал, медленно опустил и тяжело задышал. Потом тихо позвал:
— Ливи.
Оливия или не услышала или не поняла, что это он ей, поэтому не откликнулась. Арман позвал еще раз, но отреагировала Оливия только, когда лекарь, повязывавший на себя, с бурыми пятнами, фартук, сказал:
— Девушка, это он вам.
— Да, милый! — отозвалась она.
— Миый, — повторил он. — Ты так мея ажываеш, иж жаости, веуно?
— С чего ты решил? Я все время тебя так называла.
— И фсе фьемя ис жаости.
— Ты сильный мужчина, тебя не за что было жалеть. Никогда.
— Поэтоу и было штранно. Я никохда не мог поять тея.
Оливия сдержала неуместную улыбку.
— Я так и не понял, ни как ты ко мне отношишя, ни тебя шаму.