– Хочу, чтоб вы вот о чем подумали: нам надо создать что-то такое вроде… эта-а-а… вроде, понимаешь, информационной разведки!
Мы едва не касаемся друг друга лбами, и это подчеркивает особую доверительность сказанного. Признаться, мне по душе, что шеф наконец-то озаботился моим служебным предназначением. А то уж совсем закис от осознания собственной бесполезности. Я, конечно, понимаю, что последние несколько месяцев было не до меня – формировались структуры новой российской власти. Но каково востребованному журналисту маяться от безделья и ловить в глазах коллег недоумение, порой смешанное с ехидством: а чем это у нас Вощанов занимается?!
– Борис Николаевич, мне нравится ваша идея. Я тоже думаю, что у главы государства должны быть свои, неподконтрольные никому, кроме него, источники получения информации. Объективные и…
– Глаза и уши государевы! Но! – Ельцин многозначительно вскидывает брови и грозит будущим информразведчикам пальцем, – те, кто там будет трудиться, не должны быть публичными людьми. Вы меня понимаете? Никаких интервью! Никаких хождений по кабинетам! Никаких переговоров за моей спиной!
– Понимаю. Внесистемный инструмент системы.
– Чта-а?!
Ельцин не любит всякого рода умничанье, оно его раздражает. Помню, как-то в Японии я экспромтом, за десять минут до выступления у памятника жертвам атомной бомбардировки Хиросимы, куда мы не должны были ехать, но поехали, набросал для него текст речи (он, кстати сказать, прочитал его всего один раз, а после повторил точь-в-точь). Так вот, в нем были слова, адресованные Америке: «Корысть и лицемерие государства, не познавшего боли многомиллионных утрат, породили с его стороны неоправданную жестокость». Ельцину они не понравились: «Что-то вы тут наумничали. Надо проще и понятней: японская армия уже не оказывала сопротивления и готова была капитулировать, но бомбу американцы сбросили даже не на нее, а на мирные города, – и это ничем оправдать нельзя». После этого я уже не употреблял в его присутствии никаких словестных красивостей. Есть только один человек, которому такое дозволено, – Геннадий Бурбулис. Его речи порой трудно понять, но они всегда рождают ощущение интеллектуального превосходства. В том, что шеф относится к этому снисходительно, состоит удивительный парадокс их политического альянса.
– Есть у вас на примете надежные люди для такой работы?
– В этом, Борис Николаевич, самая большая проблема. Людей, умеющих добывать информацию не из официальных источников, а, как у нас говорят, «в поле», не так много. Такие мастера наперечет.