Ряжская бросила трубку. И дело тут было не в нервах, как мне кажется. Она просто не знала, что сказать дальше. Эта леди привыкла, что у всех и всегда есть некая точка, в которую можно надавить для получения желаемого результата. Но как надавить на того, кто ничего не боится? Ничего, включая летальный исход. Непонятно. И она взяла тайм-аут.
На самом деле, она не права. Я много чего боюсь. Например – боли. Хорошо несгибаемым героям боевиков, которые презрительно улыбаются в лицо своим мучителям, когда те дробят им кости. Их сила духа выше, чем болевой порог.
Я не такой. Мне если мизинец в плоскогубцах сжать посильнее, то все расскажу. Что знаю, что не знаю – всё. Я не герой. Я обычный человек двадцать первого века, не очень приспособленный к лишениям и дискомфорту. Могу, конечно, потерпеть какое-то время бытовые неудобства, я же еще и русский человек, а мы, по сути своей, чудовищно адаптабельны, в отличие от совсем уж рафинированных европейцев, но боль… Это нет.
Телефон задергался в моей руке. Ряжская.
– Саш, извини, какие-то помехи. – Голос женщины снова сочился дружелюбием. – Разъединили вот нас.
– Вы думаете, нас разъединили только помехи? – чуть ехидно поинтересовался я.
– Только они, – заверила меня Ольга Михайловна. – И да, ты в чем-то прав. Я подумала… Саша, я не умею извиняться. Не приучена.
– Так и не надо, – отозвался я. – Не настаиваю ни на чем таком.
– Вот и славно. – Ряжская помолчала. – Значит – десятое июня? Я верно запомнила?
– Ориентировочно, – ответил я. – По дате ближе к встрече определимся. И вот еще что. Безвозвратный аванс – двадцать пять тысяч евро. Это только за то, что я согласен выслушать вашего Мишу.
– Нагло, – заметила Ряжская. – Я все понимаю, но это уже перебор.
– Это недобор, – возразил я ей. – Если точнее – скидка за то, что он ваш друг. С кого другого я бы вдвое больше взял.
Согласен – нагло. До края. Но мне что она, что все ее друзья так надоели, что сил нет. Если уж делать нелюбимую работу, то надо на ней хоть зарабатывать? А то вовсе мазохизм какой-то получается.
– Двадцать две пятьсот, – отчеканила Ряжская – Я все еще твой работодатель, десятина – моя.
– Теперь точно уволюсь, – захохотал я. – Ладно, пусть будет даром. Двадцать тысяч.
– Наглец, – рассмеялась и Ольга Михайловна. – Но есть в тебе шарм, Смолин. Сначала одна наглость имелась, а теперь и мущинистость прорезалась. Ох, не натворить бы мне с тобой дел на старости лет!
И снова повесила трубку, на этот раз окончательно.
Не натворите, Ольга Михайловна, не натворите. Вы женщина интересная, но у меня и без вас хватает забот по этой части. Даже чересчур.