— Стас, — еле слышный шёпот. Понятно же, что их не должны застать, но было больно чувствовать негатив волнами от него исходящий.
Что это с ним?
Он подобрал мятую женскую футболку и как, ребенка одел Машу.
— Станислав Алексеевич, Синицына, — процедил он сквозь зубы, демонстрируя истинное положение вещей. — В следующий раз, когда вас настигнет зуд в одном месте, потрудитесь подготовиться во избежание эксцессов.
— Подготовиться? Что это значит? — зашипела в ответ Маша и оттолкнула его руки, ошеломлённая его бестактностью. Сама натянула брюки и надела шлепанцы, наблюдая за ним исподлобья.
— Это значит: предохранение и защиту от сопутствующих половых заболеваний.
Обиженно вздрогнув, Маша отвернулась.
— Подробнее рассказать? — взял Станислав Алексеевич её за подбородок и повернул лицом к себе, заставляя смотреть в его поддернутые гневом глаза. — На будущее.
Будущее, в котором даже фантазии о нем выглядели сказкой.
— Обойдусь.
Станислав Алексеевич отошел и Маша невидящим взором, чувствуя, острую боль в груди смотрела на место, где он только что стоял.
В процедурную вошла та самая дама с модной стрижкой за сорок. Заведующая
— Станислав Алексеевич, все в порядке? — перевела взгляд с него на девушку. В ней чувствовалась острая ревность, но во всей позе наблюдался наигранный страх.
— Конечно. У пациентки Синицыной случилась истерика. Вам же, Марина Евгеньевна не нужно, чтобы по больнице носился еще один сумасшедший? — иронично спросил хирург.
Было удивительно наблюдать, как он из страстного заботливого любовника мигом перевоплотился в безразличного ко всему профессионала.
Заведующая проглотила едкий ответ и снова перевела взгляд на Машу. У той внутри клокотала злость и желание вцепиться ногтями в красивое, лживое лицо мужчины.
— Вы точно в порядке, милочка? Может вам, успокоительного назначить?
— Нет, благодарю. Станислав Алексеевич сработал получше любого успокоительного, мне даже спать захотелось, — проговорила она, не глядя на него, но кожей ощущая, как напряглось мужское тело. В комнате даже плотность воздуха резко изменилась, стало душно, как перед дождем. Но грома не будет, он не дождется сцены её унижения. Маше подумалось, что впервые она бы смогла сыграть Катарину из "Укрощения строптивой" Шекспира. Раньше в ней была лишь нежность, теперь она ощущала в себе полыхание гнева.
С этим Маша и вышла, протискиваясь между врачами, невзначай хлестнув Станислава Алексеевича по лицу волосами, как веткой дерева. Правда, случайно.
Она стремительно удалялась от места своего сорома и услышала только остаток фразы.