— Я кругом виновата, ты прав, — соглашается Йори. Пытается улыбнуться, сохранить лицо, но и эта маска быстро трескается, обнажая болезненную грусть. — Я всегда все делаю невпопад: не умею разговаривать, боюсь трудностей, убегаю вместо того, чтобы сражаться. Со мной столько проблем.
Она все же находит силы на улыбку, но лучше бы и дальше продолжала грустить, потому что эта эмоция режет меня по самому нутру, проходит через сердце натянутыми струнами, и больно так, что хочется просто закрыть глаза — и вырвать из памяти весь сегодняшний день. Как испорченный рисунок из альбома, чтобы начать все с чистого листа.
— Просто я не знаю, как нужно. — Выдумщица шмыгает носом, и улыбается теперь уже совсем широко. — У меня нет опыта, потому что я давным-давно живу одна. И потому что ты первый мужчина за долгое время, которого я пустила за порог.
Почему-то, пока она не озвучивает этот факт, я о нем даже не вспоминаю. А ведь именно в нем вся проблема. Это у меня были женщины, были ошибки, на которых я учился. В особенности, как я теперь понимаю, я очень хорошо научился защищать свое сердце, чтобы мне не было больно.
— Поэтому… я думаю, у нас ничего не получится, — продолжает Йори. Теперь уже совсем спокойно, без надрыва.
А мне хочется, чтобы заорала. Чтобы мне уши заложило от того, как ей не пофигу на то, что между нами происходит. Потому что та женщина у стены, кажется, только что жестко вычеркнула меня из своей жизни. И самое паршивое, что у нее на это есть полное право, против которого у меня нет ни единого аргумента. Только один.
Я ведь ее правда люблю.
Глава пятьдесят четвертая: Йори
В моих книгах, в самые тяжелые моменты, героини и герои всегда умели держать себя в руках. Не знаю, как мне удавалось в тот момент прочувствовать сцену так, чтобы у выдуманных личностей нашлись силы и внутренние ресурсы улыбаться, глядя в глаза смерти или в спину любимому человеку. Я просто верила, что так же происходит и в жизни, и если бы подобное произошло со мной еще раз — после разочарования в Косте — я бы больше никогда не заплакала, не стала униженно просить меня выслушать, а в спину уходящему мужчине сказала спокойно и с достоинством: «Счастливого пути, я желаю тебе всего самого хорошо».
Но жизнь — это не книга.
И моя улыбка — это предсмертная агония неправильной, сломанной, надорванной, как бумажный самолетик души, в которой больше совсем ничего нет. Даже пустыни более полны жизнью, чем тот эфемерный комок внутри меня, о существовании которого так любят спорить ученые и священники.
— Мне жаль, что не оправдала твоих надежд, Андрей.