Капа пугливо пучила на него и без того большие коровьи глаза и пятилась за малорослого мужа, пока Васька не гаркнул:
— Целуй воеводу, дура!
Она закатила глаза и опустила послушную голову.
— Ивашка? — вскрикнул воевода, взглянув на слезливую Пелагию. — Почто, изверг, так жену разукрасил в первый день?
— Для науки! — пробурчал Иван.
Воевода опять захохотал и звонко трижды поцеловал повеселевшую Меченку.
— Буду жив, вашего первенца окрещу!
Положив семипоклонный начал на красный угол, новобрачные расселись по прежнему чину. Вошел сотник. Он был хмур, но уже посмеивался. Подхватив саблю, которой только что грозил буянам, сел по другую сторону от воеводы. Выпили квасу, поели блинов, выпили по чарке во славу Божью, на том разошлись, напутствуемые первыми людьми и острожным попом.
Посветлел лицом Иван Похабов. После драки Вихорка с Васькой стали приветливей. Казаки, старый Филька с рыжим Ганькой, будто забыли о прежней неприязни. На крыльце съезжей избы Иван спросил сотника Поздея:
— Михейка-то где?
— В яме! — рыкнул тот. — Надоел, поперечный! Зашлю куда подальше.
— Отпустил бы? — вступился за стрельца Иван. — Неделя свята. Велика важность, подрались!
— Драка дракой! За ножи-то что хвататься? — огрызнулся было сотник таким голосом, что Иван понял: после другой чарки он отпустит Стадухина без батогов.
Среди служилых мир был налажен. Выпили мировую, повинились друг перед другом и разошлись. Только Меченка молчала и дулась до самой ночи. Хороших супругов ночь мирит. Едва укрылись одеялом, она, со вздохом, стала податлива. Молчала, но не была холодна. А утром опять дулась, воротила в сторону порченое лицо. Зачем-то гремела котлом, долго раздувала печь и все не могла раздуть, до тех пор пока сам Иван не поднялся и не развел огонь. Пошла за водой, да будто не на прорубь, а в Маковский острог. Приволоклась едва ли не к полудню.
— Кашу варить думаешь? — тоскливо спросил Иван и заметил, что у жены нос испачкан сажей. К тому же он показался ему непомерно длинным. Иван ждал до полудня, когда жена сварит завтрак. И все молчком. Не дождался, схватился за шапку и ушел в острог.
Когда он вернулся, каша подошла. Нос у жены был и в саже, и в муке. Она только замесила хлеб и поставила за очаг квашню. В балагане кисло пахло закваской. Одеяла на нарах лежали неприбранными с самого утра. Ложки отчего-то валялись на земляном полу. Все было перевернуто и разбросано, как при побеге хозяев. «Видать, женишок на Руси хорошо знал соседку, оттого и не спешил под венец!» — тоскливо подумал Иван. Он поел каши и снова ушел в острог.