— Да-да, как ты, по баскетболу, мячик в корзинку кидать… — рассеянно согласился Цапленков. — А вот если двое, тогда сколько? Ползарплаты?
— Нет, ползарплаты — это много, — ответил Митрофан Капитонович, продолжая улыбаться. — Тридцать три процента — вот сколько, если двое! Одну треть. У тебя разве двое?
— Двое. Девки обе, — глядя в стол, ответил Цапленков. — Младшую родила, когда мы уж разошлись. Я вербовался как раз, комиссию проходил, а они из роддома приехали, деверь привез. Посмотреть, стерва, не пустила! — Цапленков звучно и страшно скрипнул зубами.
— Будешь платить. — Митрофан Капитонович, чтобы успокоить, положил Цапленкову руку на плечо. — Вырастут — тогда все расскажешь. Что почем. Письмо напишешь или еще как…
— Нет, тебе легче, — перебил, не дослушав, Цапленков. — Пацану еще можно объяснить, а девкам… С себя копий понаделает! — Он кулаком стукнул по столу так, что закачались стаканы и бутылка. — И волнует меня, Митрофан, что не мои это девки! И я вроде белый, и сама она с рыжинкой, и родня ее… А девки темненькие обе. Брюнетки, значит.
— Может, в бабушку там, в деда?.. — осторожно предположил Митрофан Капитонович.
— В чью бабушку? В чертову? — со злой слезой в голосе заорал Цапленков. — Когда я детдомовский с войны, своих не помню! Знаю, что с Кубани я, а больше ни хрена не знаю… А ихняя порода все рыжие, как один!
— Потому и ушел? — спросил Митрофан Капитонович.
— Жизнь заставила, вот и ушел, — хмуро ответил Цапленков.
* * *
А Митрофан Капитонович от своих не ушел. Его, если правду говорить, выгнали. А это совсем другое дело.
Отбывая срок, Митрофан Капитонович работал прилежно, ни в актив не лез, ни к блатным не прислонялся — держался в стороне, насколько позволял рост, незаметно. Ждал свободы — светлого часа. Сдружился он только с одним эстонцем — Энделем того звали. Тоже высокий был и молчаливый, иногда казалось — немой. Вечерами, перед отбоем, Митрофан Капитонович байки ему рассказывал — те, что для Леньки, сына своего, сочинял. Эндель вслушивался и кивал, хотя вообще-то по-русски понимал с трудом, с пятого на десятое.
Дождавшись наконец светлого часа — свободы, Митрофан Капитонович полетел домой, как на крыльях. И сам не помнил, как доехал, дошел, постучал в знакомую, обитую мешковиной дверь. Жены Маруси не было дома. А вот теща дома сидела — нянчилась с Ленькой и стряпала обед. Сын за эти годы вытянулся — длинненький стоял, худенький. Увидев отца, испугался. Посмотрел диковатыми глазами и приготовился то ли бежать, то ли плакать. Теща, глядя мимо зятя, сердито стучала чугунами.