Как росли мальчишки (Морозов) - страница 80
— Ты украл что-нибудь?
— Нет.
— Ну тогда тебя напугали.
— Нет.
— Может, ты заболел?
Она тронула шершавой ладошкой мой лоб, проверяя, горячий он или нет. А я рад был, что спрятал от неё глаза.
Потом она налила мне супу, а я не мог его есть. Думал: скорей бы пришла мать.
И хорошо хоть надо было идти в школу. Там я пробыл до вечера, а когда вернулся, мать была уже дома. Я тайком отдал ей конверт.
Она растерялась. Потом нерешительно позвала:
— Идём в погреб. За картошкой. Посветишь мне.
Она вздохнула, загремела пустым ведром. Даже забыла накинуть на плечи фуфайку. До фуфайки ли!
В погребе было сыро, с потолка капало, скользкие брёвна обросли молочным грибком. Заплесневели. Погреб держался только на частых подпорках. К одной из них мать безвольно прислонилась спиной.
— Давай ближе свечку, — бросила она. Разорвала торопливо конверт. Достала пачечку бумаг.
Так и есть: это был ответ на очередной запрос о пропавших без вести дядьях.
Мать перечитала бумаги напряжённо и молча. По исхудалому лицу её бродили тени.
— Убили дядю Саню и дядю Петю, сынок, — сказала она. И выдохнула:
— Опять горе нам.
Долго смотрела куда-то в одну точку. Мне было жаль и дядьев, и мать. И я почему-то хотел, чтобы она заплакала. Так, говорят, легче.
Но лицо матери оставалось сухим. Она стиснула зубы и терпела. Потом опять выдохнула:
— Бабушке ничего! Понял? Ни в коем случае!
И точно простонала:
— Айда.
— А картошки насыпать? — вспомнил я.
— Насыпь.
Мать, точно неживая, стояла у стойки и держала свечу, а я звонко кидал картофелины на жестяное дно ведра. Свет от этого стука в погребе вздрагивал — может вздрагивала мать. Или рука её. Мне не хотелось оглядываться. Что-то давило на плечи. Спине было сыро и холодно. И вновь показалось — война не кончилась…
Когда ведро наполнилось, я молча взял его и ступил на лестницу. Мать вылезла из погреба следом. Свеча ещё горела в её руке, но конверт и пачечку бумаг она куда-то спрятала. И медлила — не хотелось ей идти в дом.
Спустя минут пять она вошла, неслышно притворив за собой дверь и сразу же грохнулась на кровать. Засуетившейся около бабушке сказала:
— Нет мочи мне!
Целую неделю в нашем доме точно играли в молчанку.
Приезжала из города тётка, приходил дядя, который жил тут же в посёлке и работал на заводе. Дядя и тётка с матерью украдкой плакали — невмоготу было сразу от двух похоронных. А бабушка ничего не знала. Она поняла недоброе по излишнему вниманию к ней. И когда дядя, тётка и мать опять собрались вместе, был испечён пирог для тайного поминания и бабушку посадили в передний угол, она тихо, сквозь слёзы, заговорила: