Колька Грач, возвращаясь в тот день со мною из школы, тоже был встревожен. О чём он думал? Может, о тех же девушках-лётчицах.
И странно, когда знаешь, что кто-то мог бы жить, но умер ради нас, ради победы, или когда видишь, как нелегко твоей бабушке, которая до сих пор ждёт пропавших без вести сынов, кажется, что война не кончилась…
В тот день эта мысль только промелькнула во мне. Её вытеснило что-то неосознанное, яркое, новое. Вечером мы ходили все втроём — я, Грач и Валька — читать письмо тёте Варе Селёдкиной. Потом писали ответ её сыну — от матери и от себя. Желали побыстрей восстановить разрушенный город, которого даже не представляли. Потом я и Грач провожали Вальку до дому. Под ногами хрустели подгороженные лужи и брызгались ледяной водой. В чистом небе горели звёзды и падали.
Возле дома Валька сказала:
— Завтра будет вёдро. И опять кто-нибудь с почты привезёт письма. Я позову вас помогать.
— Не надо, — сказал Грач. — Придём сами.
И опять мы разносили письма. Уже вчетвером — к нам присоединился Лёнька. Бегали по посёлку по замёрзшей колкой земле, по уснувшим лужам. Позднее — по первому снегу, похожему на пшеничную муку. Время летит как-то быстро.
А потом произошло такое, что вспомнилась мне невольно та прежняя мысль. И показалось, что война не кончилась. Валька вынула из сумки конверт и сказала:
— Тебе письмо, вернее, твоей бабушке.
— От кого?
Я не мог догадаться, кто бы мог нам писать. Вдалеке родных у нас не было. А Валька тараторила:
— Вот читай, напечатано на конверте.
— Как напечатано?
Я глянул на конверт. На его красное поле. На машинописные буквы. Точно. Фамилия и номер дома — наши.
Сердце дрогнуло. Колька сказал:
— Это не к добру. Такие письма — казённые.
Даже Лёнька удивился:
— Обратного адреса нет. Отвечать некому.
— Я пойду, ребята, — попросил я. — Писем немного осталось — разнесёте без меня.
— Иди, — согласилась Валька. И Колька с Лёнькой кивнули. И зашагали вдоль улицы. Я смотрел им вслед.
«Письмо казённое… Не к добру… — вертелось в голове. — Что же с ним делать?»
Я попробовал его на вес — конверт толстый. G обеих сторон много печатей, наверное, были пересылки с места на место, пока не отыскали нас. Впрочем, я сообразил: бабушке его отдавать не следует: она старая, к тому же у неё больное сердце. А матери нет дома — она на работе. И я спрятал конверт за пазуху. Дома бабушка встретила меня насторожённо. И мне показалось, что всё-то она знает: и про конверт, и про печатный адрес. Я втянул голову в плечи и сидел за столом, как мышонок, весь сжавшийся. А бабушка спросила: