— Лишь назовите, если это в моей власти.
— Капитан, я не умею читать и писать. Я видел, как люди вроде вас получают удовольствие от книг, и хочу познать этот мир. Я видел, как люди, когда пишут, становятся лучше сами. Умение читать и писать — это ключ ко всему. Я смотрю вокруг, сэр, и вижу, что в наши дни человек должен обладать этим умением, если хочет достичь чего–то в жизни, будь то в Королевском флоте или на любом другом жизненном пути. Знание слов даёт человеку власть, так мне кажется. Но я не встречал никого, кто согласился бы учить меня, сэр.
Мне вдруг вспомнился мой старый учитель в Бедфорд–Мервине — противный, педантичный коротышка–валлиец — и я попытался представить, как бы ему понравилось, что худший его ученик превратился в учителя. Потом подумал о других людях, об отце и деде, и тут же понял, что они хотели бы от меня услышать.
— Я научу вас чтению и письму, мистер Фаррел. С радостью. Это ничтожная цена за мою жизнь, и я не должен бы ничего просить у вас взамен.
Я отрыгнул ещё немного солёного ирландского моря и что–то серое и неопределённое. Потянулся за губернаторской пламенной жидкостью и прогнал огнём дурной вкус.
— Но и я хотел бы кое–чему научиться у вас.
— Капитан?
— Научите меня морю, мистер Фаррел. Поведайте мне названия канатов и расскажите, как держать курс. Обучите солнцу и звёздам, течениям и океанам. Научите, как стать достойным капитаном королевского корабля.
Я протянул руку Киту Фаррелу. Через мгновение он принял её, и мы обменялись рукопожатием.
— Как и ты, Матиас, я стал капитаном корабля в двадцать один год, — сказал мой шурин, — но в отличие от тебя, не потерял его к двадцати двум.
В устах любого другого человека это было бы непростительным оскорблением и издёвкой, достойной удара кинжалом под рёбра на рассвете. А вот для капитана Корнелиса Ван–дер–Эйде — нечастым доказательством того, что у него все–таки есть извращенное чувство юмора, которое большинство считало явлением столь же мифическим, как грифон.
— Корнелис! — взгляд его сестры, моей жены, полыхнул, как бортовой залп шестидесятипушечника. — Ты не должен шутить об этом с Мэтью. Много людей погибло на том корабле, и эта потеря мучает его день ото дня.
Несмотря на то, что Корнелия была на добрых десять лет младше брата и так хрупка при его бычьей мощи, её слова заставили его покраснеть как мальчишку, пойманного в саду за воровством яблок. Этот гордый и прямолинейный капитан, который не пасовал перед самыми упёртыми бургомистрами Амстердама и обменивался бортовыми залпами с лучшими из капитанов, мгновенно подчинялся любой её прихоти.