— Отдать подветренные брасы! Распустить грот! Отдать подветренные шкоты! Отдать грот!
Крики повторялись младшими офицерами, под чьим командованием были разные части корабля — корнуольские глотки отвечали на кентскую речь Лэндона. Один за другим массивные свёртки линкольнширского полотна стали опадать со своих реев, и лёгкий ветерок, дохнувший на нас со стороны острова Уайт, начал наполнять их. Люди наперегонки сновали вверх и вниз по огромным сетям, что называются вантами и тянутся к мачтам. Они перебегали туда и обратно по реям и пертам с не перестававшим впечатлять и ужасать меня равнодушием к высоте и собственной бренности. У верхушки передней из трёх мачт с захватывающей дух скоростью метался обезьяноподобный рудокоп Тренинник, точь–в–точь как рассказывал старшина Ланхерн. И всё это время Лэндон продолжал бесконечный поток команд.
— Отдать грота–брас! Отдать грот–марсель! Крепить грота–шкот!
Слаженными усилиями матросов толстые канаты натягивались, закрепляя паруса на местах. Лэндон выкрикивал приказы о странных морских чудовищах, что звались гитовыми, булинями и им подобными; казалось, что особенно его беспокоит неспособность людей справиться с монстром по имени бегин–рей. Джеймс Вивиан, мореход на порядок выше меня, бранил обитателей грот–мачты за то, что те «привелись», чем совершили смертный грех. А я стоял на шканцах, будто наблюдал пьесу или травлю медведя: обособленный, удалённый, посторонний.
Мы двигались, поначалу незаметно, но, как научил меня старый Олдред на «Хэппи ресторейшн», я совместил взглядом отдельный канат и башню церкви в Госпорте. Медленно, очень медленно, канат начал отодвигаться от башни. Доски «Юпитера» заскрипели чуть громче, выражая приветствие или, может, протест своей родной стихии.
Корабль, распускающий паруса, это восхитительное зрелище, особенно под умирающим вечерним солнцем. Оно способно возвысить самое приземлённое сердце. Пока мы из огромной массы никчёмного дерева, раскачиваемой на якоре волнами, превращались в настоящий военный корабль, я смотрел, как впереди шёл «Ройал мартир» с уже поставленными парусами и красно–бело–красным вымпелом, развевающимся над только что зажжёнными кормовыми фонарями. Вопреки самому себе, я испытал душевный подъём от этой картины и радостно обернулся к Финеасу Маску.
— Ну что ж, Маск, ты отправляешься в море на королевском корабле. Что скажешь об этом, любезный?
— Лучше бы я вёз эль и тушёную телятину из Лондона в Йорк, — ответило самое приземлённое сердце на свете.
Маск уже слегка позеленел, хотя корабль едва двигался, а ветер лишь слабо вздыхал. Но его разговоры о еде и питье напомнили мне, что есть по крайней мере одна обязанность капитана, с которой я могу успешно справиться.