Асимметрия реакций – не исключение, а правило. На родной почве языка и жанра прививается лишь то чужое, что сразу и похоже, и не похоже на свое. Так Пушкин вписал Вальтера Скотта в отечественную историю. Так Блок транспонировал цыганский романс в стихи о Прекрасной Даме. Так Беккет обнаружил космическую трагедию в скетче из варьете. Так французская «Новая волна» нашла экзистенциализм у Хичкока. Так мы с восторгом смотрим переиначенный вестерн Куросавы, пренебрегая пресными мелодрамами Озу. Так Кесьлёвский пересадил заповеди в сериал. Так Пелевин перевел чапаевский анекдот в дзенский коан. Так Тарантино ввел притчу в боевик. Так туристы открывают Россию не в Москве, а в Петербурге: играя роль тамбура между Востоком и Западом, он спасает от кессонной болезни, возникающей от слишком резкой перемены культурного давления.
Постепенно приспосабливаясь к реальности XXI века, мы ищем ему стилевую рифму, без которой не умеем обжить свое время. Предыдущее столетие, как писали его философы от Бердяева до Умберто Эко, считало себя «новым Средневековьем». Окончившись падением Берлинской стены, эта бурная эпоха перепрыгнула, как тогда думали многие, в викторианский XIX век с его головоломным геополитическим пасьянсом, хитрой дипломатической игрой, сложным балансом сил и степенным движением к «концу истории». Но на самом деле это была лишь благодушная интермедия, затесавшаяся между двумя грозными веками. По-настоящему новое столетие началось лишь 11 сентября, когда нам открылась его сквозная тема – борьба с варварством.
Суть этого переворота в том, что измученный тоталитарной гиперболой XX век, век Пикассо, «зеленых» и хиппи, любил «благородного дикаря», обещавшего освободить нас от бремени цивилизации. С этим справился террор.
Сегодня, после многих лет экспертизы и целой библиотеки аналитических книг, мы по-прежнему толком не знаем, кто и за что с нами воюет. Зато каждому ясно, что главной жертвой этой войны может стать та хитроумная машина жизни, работу которой мы перестали замечать, пока террористы не принялись уничтожать ее детали. Взрывая и нивелируя, террор компрометирует прежнего идола – простоту, возвращая всякой сложности давно забытое благородство.
Проверенный историей ответ на вызов террора – рафинированный разум нового Просвещения, открывшего нашей эпохе ее истинного предшественника – XVIII век.
Эта мысль пришла мне в голову в Метрополитен, на выставке «Опасные связи»[20]. С помощью костюмов, мебели и безделушек кураторы рассказывают о непревзойденной по элегантности предреволюционной Франции – эпохе Людовика XV и мадам Помпадур, легкомыслия и педантизма, безбожия и красоты, всеобщего закона и бездумной прихоти.