Медлю, стоя напротив лавки. Смешно, но мне представляется, что я сейчас пересеку некую невидимую черту. «Не дури, Либа, – говорю себе. – Это просто лавочка резника». Всё так, да не так. Тятя никогда не покупал здесь мясо, полагая его недостаточно кошерным, и мне становится совестно. Быстро же я умерила свои мерила…
Уже собираюсь развернуться и уйти, когда дверь раскрывается и на пороге появляется Довид. Наши глаза встречаются, сердце начинает часто биться. Он хмурит лоб, видя, что я стою столбом. «Спокойно, Либа, не сопи так», – приказываю себе. Делаю шаг, другой, третий. Надеюсь, что со стороны выгляжу естественно и непринуждённо: просто девушка решила зайти в лавку.
– Либа!
Проглатываю комок и поднимаю взгляд. Его глаза карие и ласковые, точь-в-точь такие, какими мне запомнились. Внезапно меня охватывает какой-то новый голод. Натянуто улыбаюсь и, кашлянув, произношу:
– Доброе утро, Довид.
– У тебя ничего не случилось? – он закрывает за собой дверь.
– Нет, конечно. С чего бы?
– Мы думали, вы всей семьёй уехали. Говорят, твой отец не вышел на работу. Мол, никто его вообще не видел. Ещё болтают, что Глазеры… хотя… – Довид качает головой. – Ладно, не важно. Главное, ты никуда не пропала.
Так и знала, что не следовало сюда приходить!
– Получается, вы никуда и не уезжали? – он приглаживает волосы.
– Уехали наши родители, мы остались.
– А куда уехали?
– Заболел ребе моего тяти. Может быть, он при смерти. Вот они и сорвались. Мы с Лайей остались. Мне пора идти. Я… у меня дела.
Разворачиваюсь, намереваясь пересечь улицу. Довид ничем не лучше кумушек-йентас. Почему я вообще о нём думаю? И без него забот полон рот. Медведи в лесу. Глазеры, которые должны были за нами присматривать, а вместо этого – пропали. Мне страшно. Хотелось бы поделиться с Довидом своими опасениями, но не могу.
– Либа, останься! Поговори со мной. Тебе не нужна помощь?
Мотаю головой. Глаза щиплет от слёз. Я вдруг чувствую, что ужасно соскучилась по тяте и матушке. При Лайе – ещё худо-бедно держалась, но едва улучила минутку, чтобы побыть наедине с собой, как расклеилась. И зачем только родители уехали? Меня пугает моё тело, пугает этот непрекращающийся гул. Он теперь повсюду: в лесу, в самом воздухе. Может, конечно, это и есть тот самый бат-коль, о котором толковал тятя, однако я не разбираю в нём слов. Разве могу я объяснить такое Довиду?
На меня накатывает внезапная ненависть. Ненависть к этому неповоротливому, вечно голодному телу-предателю, приведшему к лавке мясника. Между тем как мне следовало находиться рядом с Лайей. Где она? Ни в коем случае нельзя было её покидать. Вдруг лебеди уже там?