Ей приснился химай. Он стоял так близко, что девушка ощущала его смрадное дыхание. Светились злобой глаза твари, сверкали белые клыки и топорщилась черная шерсть. Химай жаждал ее поглотить, разорвать в клочья. И только теперь Птица осознала, что сама приманивала ему подобных заклинанием. А как же совершали обряды жрецы храмов? Они-то читают похожие заклинания чуть ли не каждый день.
Зверюга приблизилась и рыкнула в самое лицо девушки. Птица дернулась, мелькнули мысли о создании защитной стены, и тут же всплыло в голове приказание хозяина: не читать заклинаний. Как же тогда спастись?
С мыслью о спасении девушка и проснулась. Солнце заглядывало в пещеру, заливая землю жарким светом, у костра возился Ог, и Травке что-то говорил Еж, который уже поднялся и выбрался вместе с малышкой наружу.
– Утро да будет добрым, – не глядя на Птицу, проговорил хозяин, – как спалось?
Девушка не сразу поняла, что Ог обращается к ней. Она подскочила, торопливо расправила рубашку, едва прикрывающую колени, глянула на загорелые пальцы ног, на ногти, выкрашенные розовой перламутровой краской. Молча кивнула и присела у костра. Тихо спросила:
– Может, мне что сделать?
Ог широко улыбнулся, от чего на его смуглых щеках обозначились ямочки, и одобрительно велел:
– Попробуй пожарить лепешки. Тесто я уже замесил. Приходилось когда-то этим заниматься?
– Не приходилось. Мы убирали, мыли, обслуживали посетителей в зале. Готовил у нас все больше повар, да мама Мабуса ему помогала.
– Может, ты просто видела и знаешь, как это делается?
Птица резко мотнула головой. Когда ей было видеть? Утром мыли полы, таскали хворост, бегали на рынок, днем спали, вечером прислуживали. Им поручалась совсем другая работа, да Птицу и не готовили в повара, она должна была стать жрицей.
– Смотри, это просто. Берешь, разминаешь. Надо, чтобы на ладонях было больше муки, тогда тесто не прилипнет к рукам. Попробуй.
У Птицы лепешка пристала к ладоням, расползлась, превратившись в бесформенный, странный комок. Она неловко попробовала отодрать его, но почему-то часть теста облепила запястье и даже локти стали белыми от муки.
– Ничего себе, – фыркнул Ог, – первый раз вижу такую неумеху.
В его голосе не было ни злости, ни осуждения, слова прозвучали добродушно и даже немного ласково. Но Птица вдруг почувствовала себя страшно неловко, будто она – просто большая дура. И ничего тут не поделать. Небось, даже Еж управился бы ловчее с лепешкой. Вон он что-то весело рассказывает Травке, и та его слушает, а не погружается с собственный мир.
– Ладно, не беда. Смотри еще раз, – велел хозяин.