У моего отца было два брата. Младшего звали Бэн, старшего — Джон. Оба алкоголики и тунеядцы. Мои родители частенько говорили о них.
— Ни тот, ни другой ничего собой не представляют, — твердил отец.
— Просто вы вышли из трудной семьи, папочка, — возражала мать.
— Твой братец тоже пустышка!
Брат моей матери жил в Германии. Отец поносил его не реже родных братьев.
Был у меня еще дядя Джек — муж сестры отца, которую звали Элеонора. Я никогда не видел эту чету, потому что отец разругался с ними.
— Видишь этот шрам у меня на руке? — спрашивал меня отец. — Это сделала Элеонора карандашом, когда я был еще совсем маленьким. Он уже никогда не зарастет.
Людей мой отец не любил. Не любил и меня.
— Детей должно быть видно, но не слышно, — говорил он мне.
Был воскресный полдень, и бабушка Эмили не приехала.
— Мы должны навестить Бэна, — сказала моя мать. — Он умирает.
— Он постоянно занимал у Эмили деньги и просерал их в карты или тратил на своих баб и выпивку.
— Я знаю, папочка.
— Теперь он сдохнет, и Эмили останется без гроша.
— И все же мы должны навестить Бэна. Врачи сказали, что ему осталось недели две.
— Ну, хорошо, хорошо! Мы поедем!
Мы загрузились в «форд» и поехали. Отец сделал остановку возле рынка, и мать купила цветы. Путь наш лежал в горы. Когда достигли подножья, отец свернул на маленькую извилистую дорогу, ведущую наверх. Дядя Бэн лежал в санатории для больных туберкулезом.
— Должно быть, это стоит Эмили кучу денег — содержать Бэна в таком месте, — сказал отец.
— Может, Леонард помогает? — предположила мать.
— Леонард нищий. Он все пропил и промотал.
— А мне нравится дедушка Леонард, — сказал я.
— Детей должно быть видно, но не слышно, — гаркнул отец и продолжил: — Этот Леонард был добр со своими детьми, только когда надирался. Вот тогда он и шутил с нами, и раздавал деньги. Но когда папочка был трезв, то не было в мире человека жаднее и подлее его.
«Форд» легко взбирался по горной дороге. Воздух был свеж и прозрачен.
— Приехали, — сказал отец, выруливая на стоянку возле санатория. Мы все вышли, и я, вслед за родителями, забежал в здание. Когда мы вошли в палату, дядя Бэн сидел на кровати и смотрел в окно. Он повернулся. Это был очень красивый мужчина: худощавый, черноволосый, с темными глазами, которые блестели, словно бриллианты на свету.
— Здравствуй, Бэн, — сказала мать.