Эси отхлебнула глоток джина, усмехнулась своим воспоминаниям, показав красивые крупные зубы.
— Ну так вот. Я ждала, ждала, а потом и говорю: «Как же вам не стыдно при женщине употреблять такую площадную брань, такие грязные выражения!» Пузатенький охнул и как подстреленный свалился со стремянки на пол, лежит на спине, вроде опрокинутого жучка, дрыгает ногами и руками и стонет: «Щёма! Щёма! Караул! Мне плохо! Кажется, я сошел с ума. Наши черные заговорили по-русски. Щёма! Теперь нам хана!»
И вы представляете, — сквозь смех продолжала Эси, — этот пузатенький, очухавшись, заявил, что отныне будет отпускать мне товар с двадцатипятипроцентной скидкой. За мой русский…
Рыба, которую принес гарсон, тоже оказалась густо сдобренной перцем, и Антонов едва одолел половину порции.
— А вы пейте джин, и будет аппетит. — Эси хитро прищурилась. — Я же вижу, что пьете только воду. Нехорошо! Молодую женщину спаивает, а сам как стеклышко.
И крикнула гарсону:
— Еще две порции джина.
Эси была уже чуть хмельной, ее глаза весело поблескивали.
— А вы знаете, уважаемый мосье, должна вам признаться, что очень рада провести этот вечер именно с вами. Вы мне нравитесь. — Она указала рукой в сторону ресторана. — Если бы не этот дикий грохот и не в таком обилии черные, я подумала бы, что снова нахожусь в Москве и сейчас пройдемся мы с вами по Охотному ряду… Она на минутку задумалась:
— С русскими все-таки говоришь иначе, чем, например, с американцами.
— А почему иначе?
Она вдруг порывисто встала:
— Потом скажу. А сейчас пойдемте потанцуем!
В танцевальном зале было почти темно. Лампы под потолком, задрапированные красным материалом, сочились таким слабым светом, что в нем не виделись, а скорее угадывались очертания танцующих пар. Зал был набит до предела, и казалось невозможным втиснуться в эту плотную массу. Но все время подходили новые пары и все-таки втискивались. Пьянящие афро-американские ритмы сотрясали тела и стены.
— Как в Московском метро в час «пик», — определила Эси.
Спрессованный почти до осязаемой плотности воздух в зале был насыщен запахами пота и духов.
— В таком месиве всякое может случиться, — лукаво предупредила Эси и вдруг положила ему руку на плечо: — Ну что, рискнем? Где наша не пропадала!
Антонову почудилось, что они оказались в густой движущейся трясине, которая сама их куда-то несла, все более и более сжимаясь. Их так притиснули друг к другу, что он всем телом своим ощущал, как гулко бьется ее сердце.
— Вот это да! Вот это да! — шептала она, больно сжимая пальцами его плечо, то ли от ужаса перед этой теснотой, то ли, наоборот, по причине озорства, охватившего ее, едва они переступили порог зала. У нее было пружинистое, гибкое, сильное тело балерины, ее небольшая, но крепкая и острая грудь, казалось, врезалась под самые его ребра, дыхание приятно щекотало его ухо.