Проникнуть в святая святых Тиратии — Центр управления, у меня так и не вышло — не стал рисковать. Узнай они куда смогли пробраться посторонние, перевернули бы здание вверх дном и ужесточили контроль. Это было лишним, и я не стал напрашиваться, решив сохранить это болото в искомом виде.
Наши, в бронежилетах поверх маскировочных комбинезонов, с автоматами и в шлемах, рассредоточились по комнате. Часть людей стояла на коленях, отвернувшись и держа руки за головой у левой стены; группа поменьше — у правой. Первые были компьютерщики, удалённо руководившие слаженными действиями тиратов, атакующих базы; краем глаза я успел отметить, что, оставшееся без поддержки, наступление по всем направлениям стало захлёбываться, повторяя судьбу тех, кто пришёл к нам впервые.
Вторая группа, те, что были старше и крупнее, — верхушка. Во главе с Губертом. Вон он, второй в ряду, огромный боров с плешью. Пара камер взяла линейку людей крупным планом — я видел всё, будто бы стоял за их спинами, в паре шагов. Что должно было последовать дальше я понимал, но не отвёл взгляд.
Раздалась очередь, кровь и мозги брызнули на стену, семеро упали замертво.
Вот и всё. Тиратия больше не существует. Вся падаль полегла в один момент. Те, кто ещё мог бы представлять опасность, отдали концы немногим ранее или уже совсем скоро распрощаются с жизнью. Небольшие отряды, как раз сейчас, убирали важных фигур. Личная охрана для «Метки» всё равно, что кость для пса. Всего около двадцати человек. Раз — и нет.
Ни одного из них мне не было жаль. Мало кому было дело до омеги, умершего в агонии, стараясь разродиться ублюдком безликого урода. И никто не обратил внимание на альфу, оставившего в тот вечер дом ради защиты свободы, устав от угнетения. Таких, как мои родители, за все эти годы было очень много. Те, кто полегли сегодня, не составляли и одной десятой части. Так что это было почти справедливо.
Жизнь всё ещё оставалась должна. Мне. Поэтому я принял эту жертву как часть искупления, хотя и не считал её достаточной: Долг не был погашен полностью.
Я стянул наушники и, опираясь на подлокотники кресла, поднялся; пятый месяц подходил к концу и я чувствовал разницу. Ноги, затёкшие от долгого неподвижного сидения, не желали слушаться. Ломила спина, саднили глаза.
Шаркая по полу стёртыми подошвами кроссовок, я подошёл к окну и раскрыл глухие шторы. С той стороны стекла догорал закат. Узкая прослойка меж серого городского монолита и необъятной жирной гусеницы туч горела грязно-оранжевым заревом.
Редкое зрелище открывалось с десятого этажа одной из высоток центра. Я снял квартиру заранее, выбрав место так, чтобы всё было как на ладони. И вот что я видел.