– А ты сообразительный, – усмехнулся Опалин. – Что ж, хвалю… Камень-то зачем прихватил?
– Ну так… У меня же оружия нет пока… – Казачинский смущенно поглядел на камень и бросил его. – Я и решил, на всякий случай…
– Ну, на всякий случай и камень сгодится, – хмыкнул Опалин.
Он заметил, что Виноградов больше не шевелится, подошел и потрогал его пульс, после чего закрыл убитому глаза.
– Он умер? – спросил Юра.
– Как видишь. Придется тебе сейчас пилить обратно на станцию Немчиновка, связываться с Москвой и вызывать наших. Тут серьезные ценности, и оставлять их нельзя, так что давай, Юра. Чем быстрее мы с этим развяжемся, тем быстрее вернемся домой.
Глава 26. Парашютная вышка
Я пережил и многое, и многих, И многому изведал цену я.
Петр Вяземский
Юра Казачинский устал. Мучило его вовсе не ощущение физической усталости, когда все мышцы ноют и силы остаются только на то, чтобы доползти до кровати, рухнуть на нее и забыться сном. Он устал, если можно так выразиться, морально. Смерть Яши, с которым он успел подружиться, сознание того, что человек, которого считаешь своим, может оказаться предателем, расправа, которую учинил Опалин, – все это произошло слишком стремительно и подействовало на него слишком сильно. Он чувствовал, что ему становится невмоготу. А ему хотелось чего-то светлого, хорошего, чистого. И он знал, в чьих силах его исцелить, – и стремился к этому человеку, как только Иван его отпустил.
«Пойду к Рае, – думал Юра, – посмотрю в ее милые глаза, положу голову ей на колени, и пусть она говорит что угодно, буду слушать ее чудесный голосок…» Но Рая была на даче и еще не возвращалась, он знал это, потому что звонил в квартиру ее родителей каждый день и выслушивал сухие ответы домработницы Ниловны, которая отчего-то его не жаловала. «А ведь я могу навестить ее на даче, теперь, когда все кончено, – мелькнуло у него в голове, и он вцепился в эту мысль, как утопающий в спасательный круг. – Не знаю, где их дача, спрошу у Ниловны… Но, может быть, Рая уже вернулась?»
Когда он добрался до ее дома, уже было довольно поздно, и вдоль московских улиц горели цепочки фонарей. Дверь открыла домработница. Это была дородная, плечистая, усатая баба неопределенного возраста, который, впрочем, был ближе к 50, чем к 30. Глазки-щелочки, волосы уложены в косу, несколько раз обернутую вокруг головы, число подбородков не поддается точному исчислению. Происходила она из глухой деревни и, попав в услужение к родителям Раи, занимавшим высокое положение, приобрела специфически развязные манеры, характерные для слуг важных хозяев.